Друг
Шрифт:
«УАЗ» догнал, пристроился борт в борт, притормозил. Молодой сержант с испуганным лицом показал Попову в приоткрытую дверь автомат. Попов тоже сделал испуганное лицо, на секунду отпустил руль и показал жестом: сдаюсь.
Из машины он вылез с протянутыми вперед руками. Мигалка озаряла снег синими всполохами, мела поземка в свете фар.
– Я сдаюсь! – сразу закричал Попов. – У меня нет оружия!
Он видел, что менты напряжены и нервничают. Еще бы – киллера взяли! Черт с ними, лишь бы не начали стрелять.
– Я сдаюсь, – повторил он, протягивая руки, но сержант закричал:
– На
Попов лег на снег. Снег пах соляркой.
– Руки назад!
Он послушно завел руки на спину. В спину тут же уперся ствол «АКСУ»… Потом на запястьях застегнулись наручники. А потом его начали бить. Никакого смысла в этом, конечно, не было – сказывался «нервяк».
В кабинет вошел полковник милиции, кивнул на Попова: этот? И все сразу закивали головами: этот, этот. Полковник оживленно потер руки и сказал:
– Влип, красавец. Тут тебе не бандитский Петербург. Тут, бля, строго.
– Это ошибка! – закричал Попов. – Это какое-то недоразумение!
– А это? – сказал один из оперов, показывая рукой на карабин. – Это тоже недоразумение?
«Сайга» после падения из салона на скорости около восьмидесяти километров в час «потеряла» прицел и выглядела, как инвалид.
– Мудак ты, – сказал опер. – Сейчас мы сделаем тебе парафиновый тест и однозначно найдем на руках следы выстрела. Да и тачку твою приметную Горилла ха-а-рашо запомнил…Доказов на тебя выше крыши, дядя. И у тебя теперь одна дорожка.
– Какая? – хмуро спросил Попов.
– Во «Владимирский централ», милый.
А снег за окном все шел, шел, шел… и белым занавесом отделял Попова от предыдущей жизни.
Спустя всего три дня, под самый Новый год, из Питера пришел ответ на запросы Владимирского ГУВД. Из них следовало, что паспорт на имя Попова Сергея Ивановича, жителя Санкт-Петербурга, был похищен у владельца в начале октября сего года. Спустя еще сутки пришел ответ из центральной дактилотеки. Из него следовало, что пальцевые отпечатки задержанного киллера принадлежат Таранову Ивану Сергеевичу, разыскиваемому ГУВД города СанктПетербурга по подозрению в совершении заказного убийства.
– Ишь ты, пивовар какой ловкий, – покачал головой следователь. – Ну, теперь-то тебе, пивовар, амбец. Сидеть тебе во «Владимирском централе» – не пересидеть. А мадам Козявкина будет тебе передачки таскать… Ха-ха-ха.
Под самый Новый год подследственного Ивана Таранова перевели из ИВС в знаменитый «польский корпус» «Владимирского централа».
…С Новым годом, пивовар!
Часть первая
СМЕРТЬ ДО ПРИБЫТИЯ
Глава первая
СТАРЫЙ НАГАН
26 июля 2000. Санкт-Петербург.
Всю ночь ветер с залива гнал серые клочковатые облака, и к утру небо над городом было затянуто полностью. Всю ночь в кабинете Виталия Грантовича Матевосяна горел свет. В шесть часов Папа поставил точку, сложил несколько листов бумаги в большой плотный конверт и аккуратно его заклеил. Написал твердым почерком в углу: «Сыну». Потом он выключил лампу, откинулся в кресле. Голова болела уже совсем невыносимо.
Небо за окном было серым, низким… паскудным. Виталий Грантович покосился на блестящую упаковку с таблетками. И даже протянул руку, но потом подумал: зачем? Он заставил себя встать из кресла, пересек кабинет, взял из бара бутылку коньяку и широкий коньячный бокал. Медленно вернулся обратно.
По кабинету поплыл густой коньячный запах. Папа сидел и смотрел в глубину бокала… долго смотрел. «Васпуракан» он ценил исключительно высоко. А сегодня выпил вульгарно, махом.
Потом поднял глаза на фотографию отца – Гранта Матевосяна. Фотографий отца сохранилось мало, всего четыре. Эта была у Папы самой любимой и всегда стояла на столе. Отца Виталий Грантович знал только по фото да по рассказам матери.
Грант Матевосян был разведчиком. Всю войну «таскал» языков через линию фронта. Страха, казалось, не знал вовсе. Мужики во взводе так о нем и говорили: наш бесстрашный армянин. Войну старшина Матевосян окончил с тремя ранениями и достойным иконостасом. В конце ноября сорок пятого приехал в Ленинград навестить жену погибшего друга. Лейтенант Виталий Сорокин умер на руках у Гранта. Взял обещание, что Грант обязательно навестит Веру. Как только появилась возможность, Матевосян приехал в Ленинград. Он увидел Веру – и погиб. Сразу и бесповоротно. Ошеломленный разведчик сбежал в Армению, но через месяц все равно вернулся и сделал Вере предложение. А в октябре сорок шестого у Веры и Гранта родился сын. В память о погибшем друге мальчика решили назвать Виталием. Сына своего Грант так и не увидел – за неделю до рождения Виталия Гранта убили. Совершенно случайно он стал свидетелем ограбления магазина на Выборгской набережной. Разумеется, вмешался. И получил несколько ударов ножом.
– Прости, отец, – сказал Виталий Грантович. В детстве он чувствовал себя здорово обделенным судьбой. В ту пору у многих пацанов были только матери… обычное дело. Но Виталий чувствовал какую-то тайную несправедливость. Когда было худо, он часто тайком разговаривал с отцом… Потом пришло время радоваться, что отец ничего о нем не знает.
… Часы показывали 6.12. Папа нажал кнопку вызова. Через несколько секунд в кабинет влетел Петруха. Заспанный, в спортивном костюме на голое тело. Сразу бросил взгляд на таблетки, на бутылку и бокал. Хотел что-то спросить, но Папа не дал.
– Вот конверт, – сказал он. – Передашь Гранту лично в руки.
– Отвезти сейчас? – спросил Петруха.
– Нет, – ответил Папа. – Не горит. Потом отвезешь.
Петруха взял в руки конверт, повертел его, потом спросил:
– Как ты себя чувствуешь, Папа? Ты в порядке?
Виталий Грантович повернулся к нему, сказал с улыбкой:
– Нормально, Петруха. Иди отдыхай… Я тоже скоро лягу. Посижу немного в альпинарии и лягу.
– Н-ну… – произнес Петруха неуверенно.
– Иди-иди, – повторил Папа. Петруха вышел. Папа налил себе еще коньяку, выпил. Потом выдвинул ящик стола и достал наган. Револьвер был старый, выглядел скорее музейным экспонатом, нежели оружием. Но в барабане сидели семь желтеньких боевых патронов. Папе требовался всего один.