Друг
Шрифт:
Начальник охраны Сынку ничего не ответил. А Грант взял в руки радиостанцию и сказал в нее одну-единственную фразу:
– Начинайте. Всё, как договаривались.
– Понял, – отозвалась рация. – Работаем.
Джипы ходко двигались по проспекту Просвещения. «Интрига» осталась позади. Грант принялся насвистывать что-то мажорное.
Дождь усилился. Косые потоки воды грохотали на козырьке у дверей «Интриги», стекали по огромным зеркальным стеклам. Белая «тойота-хайэйс» затормозила напротив кафе. Откатилась назад широкая боковая дверь грузового отсека. И – ударили автоматные очереди. Два стрелка в черных масках стреляли из положения «с колена». Мгновенно осыпались стекла, открывая интерьер «Интриги», ошеломленных людей внутри и стойку с многочисленными бутылками. Соловей получил пулю в открытый рот, попытался встать и схватил еще две пули.
«Калашниковы» щедро сеяли гильзы, пули молотили по залу, вдребезги разнося батарею бутылок, прошивали человеческие тела, ставили многоточия на стенках… С хрустальным звоном рухнула люстра на раненного в плечо Лорда. Высоко, жалобно скулил Жбан с пулей в животе. Дождь влетал в разбитые стекла, разжижал на кафельном полу коктейль из вина, водки, виски и крови.
Стрельба стихла. Полетели на асфальт автоматы. «Тойота» стремительно рванула с места. Из чудом уцелевшего телевизора диктор равнодушным тоном читал прогноз погоды на август: август, сказал диктор, будет кровавым… Или, может быть, он сказал: дождливым?
Глава третья
ОТЦЫ И ДЕТИ
После еженощной обязательной охоты «Ирокеза» Таранов, как всегда, проснулся. Дисплей электронного будильника высвечивал время – 3.12 и дату – 01.08.00. Иван закурил, посмотрел в серое клубящееся небо… Было очень душно. В ушах все еще звучал шум винта, из проема фюзеляжа блестели зубы и белки глаз негра-стрелка… К черту! К черту все это. Сейчас я докурю, лягу спать и спокойно досплю до звонка будильника.
Он докурил сигарету, лег и сразу уснул. Снов он больше не видел.
Будильник зазвенел ровно в шесть. Одновременно зазвенел телефон. Таранов отбросил простыню в сторону, сел на диване, левой рукой нажал кнопку будильника, правой снял трубку.
– Разбудил? – спросил голос в трубке.
– Нет, уже встаю. У тебя что-нибудь случилось?
– Нужно поговорить, Ваня.
– Понял… срочно у тебя?
– Желательно сейчас. Сможешь?
Таранов встал с дивана, подошел к окну и посмотрел в низкое серое небо. Оно как будто давило.
– Если срочно – приезжай, но вообще-то мне в командировку нужно сматываться. Через час-час десять выезжаю.
– А когда вернешься?
– Скоро. Дня через два-три. Потерпит, Слава?
– Нет, Ваня, нужно сейчас. Я подъеду?
– Давай, жду.
Таранов положил трубку «Симменса» на базу, подхватил с пола халат и пошел в ванную. Он брился и думал: что там у Славки такое, что не может подождать два-три дня?… Что же там такое?… Ладно, скоро узнаем.
Таранов побрился, почистил зубы и встал под душ. Тугие струи обрушивались на голову, плечи, грудь; массировали, смывали испарину и напряжение жаркой и душной ночи. Постепенно Таранов завертывал кран горячей воды и последние секунд тридцать стоял в ледяном потоке.
Потом он растерся махровым полотенцем. Тело покраснело, только шрамы на боку и на левом плече так и остались белыми.
…Славка позвонил в дверь, когда Таранов уже крутился в кухне: варил сосиски, жарил яичницу. Раздался звонок. Таранов вышел в прихожую, посмотрел в глазок. Он оттянул язык замка, распахнул дверь:
– Здорово, заходи.
Славка Мордвинов, старый – со школы еще – товарищ, вошел в прихожую. Был он бледен, небрит. Таранов посмотрел на него изучающе.
– Проходи в кухню, Слава… завтракать будешь?
А Славка ничего не ответил, прошлепал в кухню. За окном начало темнеть – с залива двигалась туча. Темная, почти черная, она клином врубалась в облака, напоминающие сырое тесто. Где-то вдали громыхнуло…
– Что случилось, Славка? – спросил Таранов, снимая со сковороды яичницу. Снизу она успела подгореть.
– Беда у меня, Ванька… Беда, Таран.
– Та-ак… ну-ка объясни нормально.
Иван сел напротив Славки. А тот смотрел сухими, воспаленными глазами… Иван догадался, что ночь Славка провел без сна.
– Ирина… Ирина на игле сидит. На героине, – ответил школьный друг и прикрыл глаза. Казалось, что он сейчас заплачет.
– Вот что, – протянул Иван. – Давно?
– Лида сказала: полгода уже.
– А ты не знал?
– Нет… дай закурить, Сережа.
– За спиной возьми… полгода дочь на героине и ты, папаша, ничего не замечал? Так, выходит?
Славка поднял глаза. Жалкие глаза побитой собаки. Ивану стало неловко за свой тон… Темнело небо за окном однокомнатной квартиры, остывала, съеживалась на тарелке желтая клякса яичницы… Из черной туши ударило ярко, змеисто. Спустя несколько секунд раскатился гром.
– Понял, – негромко сказал Таранов. – Дай-ка и мне сигарету.
Славка протянул пачку, Иван щелкнул зажигалкой. Закурили.
– Когда узнал, Слава?
– Вчера вечером… ночью. Лида рассказала.
– Так… дела, – покачал головой Таранов и выдохнул дым. Ветер рванул полотнище шторы, и забарабанили капли дождя.
– Что делать, Ванька? Что теперь делать? – сказал Славка. Было видно, что он держится на пределе и в любой момент может сорваться в крик, в истерику, в слезы.
– Взять себя в руки, Вячеслав Германович… Собраться, взять себя в руки. Пока человек не умер, положение небезнадежно.
Шум ливня нарастал. За окном стало совсем темно. Часто сверкали молнии и почти не переставая гремело. Вспышки освещали лицо кандидата технических наук Славки Мордвинова. В школе у него была кличка Морда. Перекрывая раскаты грома, Славка почти кричал:
– Лида раньше узнала, но почему-то побоялась мне сказать. Ты понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Таранов, хотя на самом деле не понял.
– А я нет, – ответил Славка, – я этого не понимаю… Ну, в общем, Лида и раньше догадывалась. Один раз нашла у Иришки шприц со следами крови. Но Ириша ее обманула, сказала, что это, мол, Лешкин шприц.