Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность
Шрифт:
С этим согласуются слова старого педофила Николаев:
«Тяга к сексу с подростками <…> включает в себя побуждение к тому, чтобы идти в разных направлениях, пробовать то и это, смотреть, что ощущается хорошо, а что лучше. И в этом частичное объяснение того, почему одни мальчики переходят от опыта в греческой любви к женщинам, другие — к другим мальчикам или к мужчинам» (Silverstein 1981: 211).
8. Казнить нельзя помиловать
Здесь пора взглянуть и на второго участника неравной любовной пары — на педофила, на педераста. Вот уж кому не позавидуешь.
Психологию людей этого плана с наивным цинизмом выразил известный французский шансонье Серж Гэнзбур:
«Это малолетка, но не слишком маленький, иначе это становится отвратительным. Что до меня, то у меня мораль XIX века. <…> Конечно, маленькие мальчики, потому что они такие свежие. Опять же я предпочитаю мальчика девочке, потому что девочка для меня пахнет мочой. Мальчик никогда не пахнет мочой: он умывает свой хоботок, он опрятен, он годится» (Lariviere 1997: 152).
Вернемся к тому канадскому парню, которого соблазнил 12-летний мальчик. Парень теперь сознает свои пристрастия. Это не делает его счастливым, но дает определенность.
«Мои интересы определенно сосредоточены на мальчиках, так это от тринадцати до шестнадцати. Если это секс, как тот, о котором я рассказывал, я люблю, если это получается, но очень часто я знаю, что это не получится, и даже не стараюсь довести до этого. Но у меня так много друзей среди пацанов, которым я помогал… У меня всегда такое чувство, что, пусть меня сразит намертво, если есть проклятый Бог, я не делал ничего плохого. Я всё еще верю в это. Это ведь так убивает — знать, что у тебя есть все эти желания любить кого-то, и это считается скверным, тебе нельзя делать это. Ты должен вечно играть, должен лгать, всё украдкой, это ужасно» (West 1992: 283).
Общество почти единодушно в ненависти к педофилам, в страхе перед их ужасными преступленьями и не проводит границы между ними и сексуальными извергами-маньяками, насилующими и убивающими свои жертвы. С педофилами связывают и вовлечение детей в съемки порнографических фильмов, и организацию публичных домов с несовершеннолетними, и похищение детей для этого. Даже в самых либеральных странах Западной Европы за организаторами такого бизнеса полиция охотится на уровне Интерпола, заодно и за педофилами вообще.
Английский социолог Стэн Коэн заметил:
«время от времени общества подвержены периодам моральной паники. Некое обстоятельство, явление, лицо или группу лиц начинают определять как угрозу общесоциальным ценностям и интересам; средства массовой информации изображают их природу стилизованным и стереотипным образом; моральные баррикады заполняются издателями, епископами, политиками и другими правоверными людьми, социально-признанные эксперты оглашают свои диагнозы и рекомендации; вырабатываются или, чаще, применяются специальные способы
И. С. Кон, из книги которого я заимствовал эту цитату, констатирует вспышку «моральной паники» в России в связи с нынешней либерализацией и высвобождением всяческих проявлений сексуальности — эротики на экране, порнографии, проституции и т. п. Кон (1997: 208) пишет:
«Для возникновения очередной волны моральной паники нужны, в сущности, только два условия: а) наличие ситуации социального кризиса и б) наличие социальной группы или организации, готовой и способной спровоцировать общественное негодование и направить его по нужному адресу».
Нынешняя волна «моральной паники» в Европе по поводу педофилии, началась в благополучной Бельгии, шокированной разоблачением организованного вовлечения детей в проституцию и съемки порнофильмов. Это показывает, что первое условие Кона — ситуация социального кризиса — и не требуется. Вместо этого сказывается скорее некая затянувшаяся правовая или моральная неясность, неопределенность, проблематичность в какой-либо сфере, когда традиционные мораль и право наталкиваются на неустранимую и противоречащую им реальность.
Обычно общественность требует ужесточить законы об ответственности за «совращение». Сторонников либерализации этих законов немного (0'Саг-roll 1980). Но странным образом законы эти постепенно смягчаются. В сакраментальной телеграфной фразе «Казнить нельзя помиловать» запятая неуклонно сдвигается к последнему слову. По-видимому, сказывается неуклонное омоложение общего состава избирателей. Хотя, казалось бы, в чем тут интерес молодежи? Но вдумаемся.
У гонителей педофилов всегда есть в запасе коронный аргумент, который они неизменно предъявляют всяким там либералам: «А что если к вашему собственному сыну подкатится какой-нибудь педофил — вы хотели бы, чтобы он мог безнаказанно соблазнять вашего сына?» Это вопрос почти риторический. Ведь подавляющее большинство родителей, даже очень либеральных, воспринимает своего ребенка если не как свою собственность, то во всяком случае как часть своей личности, не как особую личность. Они, конечно, хотят ему счастья, но моделируют его будущее, его судьбу по своему собственному пониманию счастья. В том числе и его сексуальную роль в жизни. Он должен жить и чувствовать так, как жили и чувствовали они.
Быть их продолжением. Как неприятный сюрприз встречается всякий проблеск самоопределения, особенно раннего, со стороны ребенка. Он оказывается личностью, и совсем другой! А уж если с другой сексуальной ориентацией, то это воспринимается просто как катастрофа.
Я бы поставил вопрос иначе. Хотел ли бы я сам, чтобы меня в отрочестве защищали и предохраняли от всяких соблазнов (в том числе и этих)? Чтобы за меня делали выбор, как и на что реагировать? Нет, не хотел бы. Разумеется, я ожидал бы защиты от насилия — в детстве, как и во взрослом состоянии. Я должен быть благодарен своим родителям за то воспитание и образование, которое они сумели мне обеспечить, за богатство возможностей, но выбор должен принадлежать мне. Если я когда-либо что-либо неудачно выбрал, себя мне и винить. Я не из тех, кто сетует на своих родителей и общество.