Другая машинистка
Шрифт:
– Глупышка, – сказала она. – Он же хотел помочь: он тебе лучшее лекарство предлагал.
Она имела в виду содержимое фляжки. Будучи совершенно не знакома с этой стороной жизни, я не понимала, как оно может быть лекарством. С усилием я выпрямилась, подровняла стопку бумаг. Засунула бланк в каретку и принялась печатать протокол, чувствуя, как с каждым громким «КЛАЦ!» мозг все больше съеживается в черепе. Но была в этой раздирающей боли и странная приятность. Это покаяние и искупление, уверилась я.
С той минуты началось то, что превратится – хотя этого я не могла предвидеть – в своеобразную традицию: я давала обеты держаться от Одалии подальше, и я нарушала обеты. Устоять немыслимо:
Легкое пожатие плеч – и Одалия позабыла о сценке с участием лейтенанта-детектива и занялась работой. А мне пришлось вариться в собственном соку, обдумывая произошедшее все утро и большую часть дня; к вечеру я обзавелась аргументами, отточила их и собиралась доходчиво объяснить Одалии, почему никогда больше не пойду в подобное заведение: прежде всего, место это незаконное, настоящая леди никак не может ходить туда, рискуя попасться, и уж никак не может рисковать леди, которая работает в том самом участке, откуда в один прекрасный день и направят полицейских в рейд на этот притон. Чем ближе к пяти часам, тем решительнее я собиралась с духом, укрепляя свои моральные позиции. Но мне так и не представился шанс изложить свои резоны Одалии, даром пропали составленные в уме красноречивые доводы. Как только мы собрали сумочки перед уходом, Одалия в самой обезоруживающей манере продела свою руку кренделем мне под локоть и увлекла меня в синематограф.
Я собиралась наотрез отказаться, куда бы ни позвала меня Одалия, – но как устоять, ведь я никогда раньше не бывала на картине. Теперь я поняла, почему с придыханием говорят о «звездах экрана». Я сидела подле Одалии в бархатной темноте, загипнотизированная овальными прекрасными лицами красавиц с густо накрашенными ресницами, очами злодеев, обведенными черной тушью, и всех подсвечивало дрожащее серебристое сияние. На возвышении слева от сцены высокий худой человек – тонкий нос, углом выпирает горбинка – играл на пианино, паучьи пальцы с лихорадочной ловкостью метались, поспевая за ритмом фильмы. Подняв глаза, я уставилась на лунный луч прожектора над нашими головами и отдалась восторгу чуда.
Впрочем, даже под властным обаянием целлулоида внимание порой рассеивалось и мысли возвращались к девушке, что сидела подле меня. В общем и целом таинственные люди меня пугали, я предпочитала их избегать. И не понимала, почему с Одалией все иначе: как все толпившиеся вокруг нее дурачки, я распробовала и полюбила именно этот сорт тайны.
Погода стояла хорошая, и, выйдя из кинозала, мы решили прогуляться до отеля. Одалия уверяла, что свежий воздух пойдет мне на пользу. Мы неторопливо шли по авеню, петляя между выставленными на тротуар плетеными креслами. Последние теплые деньки, еще можно устроиться снаружи перед рестораном, и воздух, казалось, гудел от голосов тех, кто обедал на улице, торопился ухватить эту ускользающую радость. Из-под навесов струился желтый свет, золотыми лужами расплывался у нас под ногами, а лица едоков превращал в подобие хэллоуинских тыкв. Обрывки разговоров липли к нам вместе с густым ароматом жаркого – вдосталь жира и чеснока. Мы склевывали впечатления, словно голуби, двигавшиеся шаг в шаг с нами, – крошки с тротуара. Упитанные птицы расступались перед нами и вновь смыкались чуть позади – так возвращается прилив.
Ближе к парку тротуар расширялся, здесь мы с Одалией могли идти рядом. Мне хотелось спросить ее прямо: пусть раз и навсегда
– Твой друг… Гиб, верно?
Женихом я его называть не стала, поскольку слово «женихаться» Одалия в тот вечер произнесла с явной иронией, и я не знала, как это истолковать. Подруга резко обернулась ко мне, изогнув бровь. Я сглотнула и все же договорила:
– Он… ты не сказала, чем он занимается…
– А, да, – сказала Одалия, неопределенно поведя рукой. – Он, можно сказать, предприниматель. Экспорт, небольшой бизнес, все такое. Как обычно.
Ответ нисколько меня не удовлетворил. Одалия улыбалась, но улыбалась лицемерно. Я догадывалась, что от меня попросту отмахнулись и так будет всякий раз. Я призадумалась: а вдруг сплетники говорили правду? Я вынуждена была допустить вероятность того, что она в самом деле «подружка бутлегера», как шептались у нас в участке, и устроилась на работу по его поручению: шпионить. Факты свидетельствовали не в пользу Гиба. Откуда-то же взялось спиртное в этом заведении – в большом количестве и самое разнообразное. Кто-то либо производит его, либо ввозит, либо то и другое, а Гиб, задним числом сообразила я, как раз и распоряжался на вечеринке. К нему поминутно обращались, здоровались с ним, как с хозяином, а все остальные словно были его гостями. Я внутренне готовилась задать следующий вопрос – уж не бутлегер ли этот Гиб, – но Одалия почуяла происходившую во мне борьбу и перехватила инициативу.
– Слушай! – вскричала она (мы приближались к Плазе). – Прокатимся через парк на «виктории». Сто лет не ездила в экипаже.
Она окликнула кучера, и не успела я опомниться, как на меня уже уставился шоколадный глаз серого в яблоках коня, который изгибал шею, пытаясь разглядеть что-то поверх шор, словно желая увидеть и оценить пассажиров прежде, чем везти их на ту сторону парка. Мы забрались, и экипаж под нами упруго покачнулся.
Кучер тряхнул вожжами, «виктория» неторопливо покатилась. В открытом экипаже сильнее ощущалась ночная прохлада, я потуже закуталась в жакет и смотрела, как одно за другим отступают во тьму деревья и пламя осени ярко вспыхивает в ветвях – напоследок, перед зимой.
– Ты бы поласковей с лейтенантом-детективом, – заметила Одалия. Я вскинула на нее взгляд, изумившись этому непрошеному и чересчур личному совету. Даже приоткрыла рот, но отповедь не приходила на ум. Одалия не глядела на меня – она задумчиво созерцала медленно отступавшие деревья. – Он поступил по-дружески, хоть ты его и обидела.
О чем это она? После того как я прогнала лейтенанта-детектива с его фляжкой, он со мной до конца дня и словом не обмолвился.
– По-дружески? Ты о чем? – переспросила я, хмурясь.
– А, пустяки, – ответила Одалия и перевела взгляд на меня. – Просто он все время отвлекал Мари, поручал ей всякую ерунду, лишь бы не подпустить ее к тебе.
Я пожала плечами. Я-то тут при чем? Одалия закатила глаза: дескать, я безнадежна.
– Если бы Мари узнала, что ты пила, через сколько минут об этом узнал бы весь участок?
У меня кровь застыла в жилах. Вот уж о чем я и не подумала. Одалия с легкостью прочла эту мысль на моем лице и, слегка усмехнувшись, вновь отвернулась к деревьям.