Другая машинистка
Шрифт:
– Какое ужасное несчастье. Ужасный случай, правда? – сказала я.
Невинное замечание. Во всяком случае, на мой взгляд, невинное, но полицейский так и дернулся. Резко повернул голову ко мне, глаза изумленно раскрылись.
– Хм… да… случай, – повторил он.
Я докурила, загасила окурок и аккуратно уложила его в пепельницу из толстого зеленого стекла на плетеном столике. На балконе кроме столика имелся еще небольшой коврик, два плетеных стула и канапе. Поскольку было очевидно, что мы чего-то ждем, я села на канапе, нога на ногу. Замерцала искорка, бросилась мне в глаза, я нагнулась и увидела под ногами браслет Одалии. Неужели Тедди сорвал с ее запястья? Она бы не хотела,
Прибыли еще полицейские, сопроводили меня вниз, где уже дожидался автомобиль, чтобы доставить меня в местный участок. Садясь в машину, я услышала, как патрульный докладывает своим коллегам про наш с ним разговор:
– Провалиться мне на этом месте, видели бы вы ее: холодна как лед. Говорю вам: стояла, курила сигарету, любовалась своими бриллиантами, хладнокровная как не знаю кто…
Поскольку я была занята в другом месте, не могу наверняка сказать, когда именно Одалия возвратилась в отель, – очевидно, спустя несколько часов. Вновь и вновь я представляю себе, как это было: Одалия шагает по улице и «внезапно» обнаруживает толпу зевак, полицейские машины, газетчиков, ослепительно яркие вспышки. Мысленно я вижу ее: хмурясь, она приближается к тому самому месту. Видит коронера, занятого своей страшной работой, ладонью зажимает рот. Спрашивает, что случилось, – а толпа меж тем толкает ее, напирает со всех сторон.
Но моя подруга, мы живем вместе. Где моя подруга? Где Роуз? – спрашивает она полицейского. И полицейский – мне видится тот самый патрульный, который вместе со мной на балконе дожидался детективов, – отечески опускает руку ей на плечо и сообщает дурную весть. Глаза Одалии расширяются, солнечный загар слегка бледнеет, но она задумчиво кивает – легкий кивок, ужас, но не удивление. Бедный Тедди, блестя глазами, говорит она, он не заслужил такой участи.
Вам следует знать: она утверждает, что на балконе с ним были вы, сообщает он Одалии – обвинение, выдвинутое мной и уже признанное несостоятельным. Нет надобности добавлять: «остерегайтесь своей подруги», нет надобности клеймить убийцу и клеветницу, по тону и так все ясно.
Разумеется, началось расследование, и поездка в местный полицейский участок обернулась для меня дорогой в один конец. В ту первую ночь я сидела в незнакомой комнате для бесед, незнакомые полицейские задавали мне вопросы, а в углу незаметно пристроилась машинистка и равнодушно, механически печатала мои ответы. Когда меня ввели в комнату, я едва удержалась от порыва сесть на ее место, пальцы на клавиатуру… такова сила привычки.
Допросчик назвался детективом Фергюсоном. Он был заметно старше нашего лейтенанта-детектива, и чином тоже – полный детектив, а не лейтенант. У него были темные волосы, но две ярко-белые пряди комически тянулись от висков к затылку, отчего он несколько смахивал на скунса. Всякий раз, задавая вопрос, он пальцем стучал по столу в такт, словно отбивал телеграмму на телеграфном аппарате-невидимке. В отличие от лейтенанта-детектива этот детектив Фергюсон обходился без околичностей. И его прямота немного пугала: я видела, что он не удовлетворен моими ответами и мы движемся прямиком в глухой тупик.
Еще
Разумеется, теперь, когда у меня было вдоволь времени поразмыслить, я вижу, что и эта беседа была поворотным моментом. В свое оправдание хочу отметить, что в ту ночь я не вполне владела собой. Несколько коктейлей и шок при виде изувеченного тела Тедди, весьма вероятно, притупили мое восприятие, и едва ли меня следует винить за сцену, разыгравшуюся во время допроса. И все же я считаю нужным описать ее, так как уверена, что этот срыв способствовал тому, что я оказалась в заведении, где ныне и нахожусь. Постараюсь передать этот инцидент как можно точнее, насколько его помню.
Допрос тянулся бесконечно, захватив уже и первые предрассветные часы. Полицейские и машинистка время от времени делали небольшие перерывы, оставляя меня в камере для допросов одну. Я сидела неподвижно, прислушивалась к тиканью настенных часов, вокруг сгущалась духота, глаза смыкались от усталости. Описываю все так подробно, потому что полагаю, что страдала и от недосыпа, чем отчасти объясняется мое состояние ума. Во всяком случае, детектив-то всякий раз возвращался с новыми силами, со свежей пачкой бумаг, не говоря уж о свежей чашке кофе. Зная процедуру, я догадывалась, что тем временем опрашивают свидетелей. Скорее всего, показания взяли у всех служащих отеля, а может, и у прохожих. Детектив затягивал допрос, дожидаясь, пока против меня накопится побольше улик.
Пожалуй, допрос сошел с рельсов, примерно когда этот детектив проинформировал меня, что Одалия уже дала показания (Одалия!). Я растерялась: для меня это была разом и благая весть, и дурная. Поначалу – облегчение. Я волновалась за нее, но, раз она дала показания, значит, она, по крайней мере, жива и здорова. И все же, когда я сообразила, что на самом деле могло, по всей вероятности, произойти на балконе, прежнее беспокойство из-за исчезновения Одалии почти мгновенно сменилось беспокойством насчет ее показаний. Я не знала, какими сведениями об Одалии располагает полиция, что можно раскрыть, о чем следует умолчать. Детектив Фергюсон нажимал, задавал мне вопросы, препарируя мои отношения с Тедди и условия, на которых я поселилась с Одалией. Начиналось все довольно благожелательно, и я не почуяла неладного, когда он свернул в эту сторону. Детектив вольготно развалился на стуле и свои чересчур прямые вопросы задавал небрежно.
– Правильно ли я понял, мисс Бейкер, что вас с мистером Трикоттом связывали отношения… романтического характера? – спросил он.
Я озадаченно нахмурилась:
– Меня – с кем, простите?
– С Теодором Трикоттом.
– А! С Тедди! Романтические… Господи, нет! Я его почти и не знала.
– Свидетели показали, что днем он наведался к вам в участок. Они утверждают, что вы держались как давно знакомые люди, а разговор ваш был весьма оживленным.