Другая страна(полная сборка)
Шрифт:
Одежда исчезла сама по себе, и мы вытянулись в кровати, тесно прижавшись другу к другу. Я поцеловал ее грудь, потянулся к губам и, решившись, осторожно вошел в нее. Тонкие руки обняли меня за шею, ноги обхватили меня, лицом к лицу, изо всех сил — прижать, прижаться. Все по-прежнему продолжается молча без единого слова. Ее тело оказалось гибким, как у гимнастки, и неожиданно сильным. Она выгнула спину и забилась подо мной, застонала. Тут и на меня накатило, и, уже не контролируя себя, продолжил, не сдерживаясь, ускоряя ритм все больше. На несколько мгновений я престал ощущать себя, все растворилось в наслаждении.
Лена лежала на животе, прерывисто дыша.
— Все! — прошептала она мне на ухо, — Нет у меня больше сил!
Я обнял ее, прижимая к себе.
— Ты очень странный человек, — сказала она, через несколько минут, гладя меня по лицу. — И не надо говорить, что ты даже более странный, чем я себе представляю. Что такое обрезание, мне хорошо объяснили наши посольские дамы. Хоть в натуре и не видела, но представляю. При пристальном рассмотрении вблизи, у тебя его не оказалось. Скажи, а как тебя зовут? Нет, — усмехнулась она. — Я еще из ума не выжила и знаю, что Цви. Как тебя называла мать?
— Гришкой, — сказал я, неожиданно охрипшим голосом. Прокашлялся и продолжил, — но чаще бессовестной сволочью, не желающей учиться. Все мы в детстве не желаем слушать, что нам говорят родители, а потом жалеем, что не слушали их.
— Да, — улыбнулась она. — Слушать надо. Но, — она помолчала, — надо и делать то, что хочешь. Если бы я не делала время от времени глупости, мы бы не встретились. Может, это и было бы лучше для нас обоих. Жили бы своей нормальной обычной жизнью, но я бы не хотела никогда не узнать тебя, Гриша.
Я приподнялся и через нее потянулся к валявшейся на полу рубашке.
— Я хочу подарить тебе что-то на память, — сказал я. — Если бы я знал заранее, я бы нашел что-нибудь интересное, и чтобы особых вопросов посторонние не задавали. Извини, но ничего более подходящего у меня нет. Я достал из нагрудного кармана крестик.
— Мне подарил его Виктор Канавати, местный араб-христианин, и он освящен в Храме Рождества Христова в Бейт Лехеме. Это настоящий, не для туристов — все было сделано правильно и по канонам. Виктор говорил, что он приносит удачу.
— Вот я и говорю, странный ты человек, — усмехнулась она, подставляя голову, чтобы мне легче было одеть цепочку. Кресты тебе дарят, а ты носишь их на одной цепочке, вместе с личным номером. Нет, не снимай. Пусть у меня будет память и о церкви, и о тебе.
Мы когда в тот раз возвращались из вашего поселка, я в машине спросила у наших, что это за волки на каждом углу? Вот мне и говорят — это эмблема диверсионного подразделения. Занимаются всякими нехорошими делами по заказу империалистических правительств. Как в отставку выйдут, селятся по соседству, потому что евреи их сами боятся. Таким зверям человеку голову открутить, как нормальному человеку чихнуть. А впереди сидел военный атташе. Он мужик нормальный, а как выпьет, так и вовсе душа-человек. Обернулся и говорит — «Молодцы евреи, собрали вместе бывших советских ветеранов, набивших руку на немцах. Мы их недаром учили воевать. Теперь, как они границу переходят, так арабы моментально разбегаются. А кто не успел, это не их проблемы». Помолчал и добавил: «Насколько мне известно, они никогда не трогали гражданских без причины. Неправ был Сталин, когда дипломатические отношения с Израилем разорвал. Никогда бы они не стали в бывших однополчан стрелять первыми. А так, только утвердились, что правильно сделали, когда уехали. И не боятся их свои, а, наоборот, обожают. Я-то помню, как в израильских газетах писали про подвиги своих героев».
Не надо, — сказала Лена, закрывая мне рот ладошкой, — не говори ничего. Я просто хочу запомнить тебя. Она медленно провела руками по моему телу, останавливаясь и гладя мои старые шрамы. — А ты счастливчик, — сказала она. — Вот это — нож?
— Штык, — ответил я.
— Еще бы немного левее, и, вместо маленького шрама, была бы большая дырка в животе.
— А здесь, — она погладила, — как будто куска не хватает.
— Это пуля. Если б я не повернулся, как раз вместо мяса подмышкой под лопатку бы вошла.
— Вот я и говорю — счастливчик, — и она поцеловала шрам. Я снова почувствовал, как проснулось желание.
— Ага, — довольно сказала Лена, — я вижу, что ты снова готов. Нет для женщины лучшего признания в ее привлекательности, чем вот такое. Я не выдержал и опрокинул ее на спину.
— Завтра у нас не будет, но сегодня ты мой, — прошептала она и потянула меня на себя.
Я остановил машину и вышел, чтобы открыть Лене дверцу. Она встала, глядя мне в глаза.
— Ты же понимаешь, что у нас все равно ничего бы не вышло? Я не могу уехать их Союза, ты не можешь вернуться... Может, это и к лучшему, что от нас ничего не зависит и все должно кончиться вот так — моим отъездом навсегда. Твои начальники тоже вряд ли остались бы довольными, если бы узнали про наши встречи. Лучше запомним друг друга — такими, пока к нам в душу не успели залезть с грязными сапогами...
Я прижался к ней всем телом, так чтобы каждой клеточкой ощущать ее, от плеч и до ног и задавил желание сказать — «Я люблю тебя». Нельзя такое говорить на прощанье, только душу рвать.
Я почувствовал, как ее тело ответно отреагировало, а потом она оттолкнула меня и, сказав «Прощай!», ушла не оглядываясь.
— Где ты шляешься, — недовольно спросил Омер. — Третий час тебя дожидаюсь.
— У нас проблемы? — поинтересовался я, не отвечая на вопрос.
— Ну, как тебе сказать, — задумчиво протянул он. — Это как посмотреть. Ты меня послал трясти захваченных в Ливане... Среди них обнаружился один достаточно любопытный тип, с классической арабской фамилией Камелькранц.
— Это что, верблюжий венок? — с интересом спросил я. — Видимо, судьба ему была жить среди верблюдов. У него и документы на это имя?
— Документы у него, естественно, на честное арабское имя, и сирийский паспорт. Но мы его определили точно. Он хорошо отметился в Польше, работая в гестапо, и имеет заочный смертный приговор за свои художества. Когда он понял, что ему даже официальный переход в мусульманство не поможет, а мы можем, даже не отправляя его по месту бывшей работы, обеспечить виселицу, благо я ему привел познакомиться парочку поляков с очень нехорошими намерениями, он запел, как птичка. Единственное, что просит — не выдавать его полякам и не вешать самим. Согласен даже в тюрьме сидеть неопределенно долго.