Другая улица
Шрифт:
Тишина, солнышко светит, ни души вокруг… Даже жутковато как-то от этаких непонятностей. Но подхожу. Нужно же разобраться окончательно, что за дела.
Захожу слева, со стороны водителя и полковника. Они все так же сидят, уставясь перед собой. У водилы под левым ухом маленькая царапинка – явно порезался, когда брился, уже засохла, не кровит. У полковника седые волосы из ушей торчат. Ну натуральнейшие люди! Только превратившиеся отчего-то в истуканов.
И что-то мне все жутчее от этой солнечной тишины… Совершенно непонятно, что делать и что говорить, когда перед тобой такие… Вот тут я,
Нога у меня ушла, как в песок…
А в следующий миг… не знаю до сих пор, как и описать… взметнулось, разбрызнулось, взлетело… Короче, и машина, и немцы вдруг начали рассыпаться, моментально потеряв вид людей и машины, как-то так взвихрился даже не песок, то ли мельчайшая пыль, то ли невесомый пепел…
Сам не помню, как меня отнесло метров на несколько. Кенгурячьими прыжками, должно быть, рванул. Услышал автоматную очередь, обернулся, остановился с колотящимся сердцем, на ватных ногах – это Ланцов, обормот, зачем-то по тому месту садит из своего распахнутого лючка. Я, едва опамятовавшись, заорал:
– Прекратить огонь!
Он прекратил. На том месте, где стояла машина с немцами, все еще кружит продолговатое облачко то ли пыли, то ли пепла – но оседает уже, опадает, осыпается в совершеннейшем безветрии…
Тут и Ланцов вылез. С автоматом, ага, бдительно нацеленным на то место. А там уже все и улеглось. Стоим мы с ним бок о бок, смотрим: все успокоилось, осталась невысоконькая, продолговатая кучка черно-сизого пепла, словно там сгорело дотла короткое бревно.
– Колдовство, – говорит вдруг Ланцов, запинаясь на каждой букве. – Когда я был маленький, бабка рассказывала…
– Дуру гонишь, друг ситный, – отвечаю я голосом немногим лучше. – В жизни колдовства не видел, вообще в него не верю, но даже если б обнаружилось, что оно есть… Как-то мне плохо верится, что оно бывает вот такое…
– Тогда место гиблое, – талдычит он упрямо. – Бабка и про такое говорила. Ехали они, ехали – и это… наткнулись…
– Место гиблое… – повторил я.
Переглянулись мы – и как чесанули к броневику! Понеслись оттуда со всей мочи – но, отмечу с гордостью, чести разведчика все же не уронили, поскольку драпали не в обратную сторону, не назад, а продолжали движение в сторону невесть где находящегося противника. Ладно… Может, это мы чисто случайно так…
Проехали пару километров, остановились, вылезли. Закурили – а пальчики-то трясутся… Друг на друга смотреть стыдно.
– Серега, что будем делать? – спрашивает Ланцов голосом, который мне очень и очень не понравился.
Течет мой боевой товарищ, паника в него заползает по капельке. Я уже не раз такое наблюдал с людьми прежде – но, конечно, не при таких диковинных, а можно сказать, обыденных военных пертурбациях. Начинает человек себя медленно терять, и если его вовремя не тормознуть, не вернуть в ясный ум…
Собрал я в кулак всю силу воли, весь здравый рассудок, выплюнул окурок и рявкнул:
– Как это – что, сержант Ланцов? Выполнять задание командования! Первый день на войне, мать твою? Выполнять задание, понятно?
Он чуток опамятовался и уже почти нормальным голосом отвечает:
– Есть…
– Вот так-то лучше, – напираю
Сейчас, конечно, даже вспомнить смешно, какую я подал командочку: «По машинам!» Как будто их у нас не одна-единственная. Ну, я ж не железный, я тоже еще не отошел…
Главное, Ланцов даже внимания не обратил на нелепость моей команды. Наоборот, она на него подействовала должным образом: полез в броневик как миленький.
И покатили мы тем же манером: Ланцов ведет, я гордым орлом торчу в башенке. И стараюсь выкинуть из головы к чертовой матери всю эту диковину, которую только что видел: нам от нее вреда вроде бы не произошло, но и пользы никакой, у нас четкое и недвусмысленное задание, и наш долг – его выполнять…
Что дальше? Ну, примерно километров через десять мы таки наткнулись на немцев. Издали увидели, а там и хорошо рассмотрели в бинокль: возле одного такого колка расположилось до двух десятков немецких танков – стояли не кучей, а линеечкой, дула повернуты в нашу сторону: значит, не просто привал, а заняли рубеж на случай возможного появления наших. Ну да, правее и пехота в хорошем темпе окапывалась, примерно до двух рот, и артиллерийскую батарею мы видели, и пушкарей, которые с грузовика снаряды разгружали. Стало ясно, что они тут закрепляются. Все, за чем нас посылали, мы узнали. А брать «языка» в таких условиях никто не рискнет, если у него в голове хоть капелька мозгов.
Мы развернулись и дали газу в сторону наших. Немцы нас не заметили, определенно – ни одного выстрела в нашу сторону не было, и никто за нами не гнался… а впрочем, даже если б и заметили, на чем бы гнались? Мотоциклов там мы не видели, а от танка мы ушли бы, как от стоячего, наш коробок и восемьдесят выжать мог…
Когда до наших оставалось всего ничего, приказал я Ване остановить броневик. Вылезли мы, сели-покурили и уже совершенно спокойно потолковали по душам. Касательно этой таратайки с немцами, истуканчиками этими, на наших глазах рассыпавшимися в пыль и пепел.
Нет, мы и не пытались понять, что там могло произойти. Вообще об этом не говорили. Вопрос, как говорится, на повестке дня стоял один-единственный: докладывать об этом или не докладывать? Единогласно, без всяких «против» и воздержавшихся, решили: не докладывать. Доказать нечем, а поверить нам вряд ли поверят. Я бы на месте начальства не поверил…
А что оно было такое, мне непонятно до сих пор. Может, действительно какое-нибудь гиблое место? Говорят, бывают такие…
Все выше и выше, и выше…
На войне случается всякое – и жуткое, и смешное, но вот необычное со мной приключилось только раз. Когда я летал. Не на самолете, не с парашютом и не сверху вниз, как всякий может при стечении обстоятельств, а именно что летал сам по себе. В воздухе.
Случилось это на Курской дуге. Вот уж где был ад кромешный. Подробно и обстоятельно такое описать нельзя, не потому, что кто-то запрещает, а просто не найдешь слов, чтобы все передать. У писателей получается, вот Бондарева взять. Но я ж не писатель, чтобы так слова подобрать…