Другая жизнь

Павлов Илья П.

– Ну, если нужен повод для пьянки, то да… – не успел я договорить, как в кабак зашли еще три человека: двое наших из караула и какой-то пыльный гонец с дорожной сумкой. Наши кивнули ему на командира. Пробравшись между столами, он наклонился к Старшому:

– Ваша светлость, письма для вас.

Старшой взял бумаги.

– Вы прямо из Дамбы? Там все нормально? Сильно устали?

– Все хорошо, ваша светлость. Без потерь. Ничего, спасибо.

– Садитесь с нами или пойдете отдыхать? – Старшой помахал рукой караульному. – Вот это все – в мою комнату, поставить охрану, сейчас все равно не смогу прочитать. Это оставь. – Он выдернул из рук воина бумажку, запечатанную желтым воском

с дугообразной печатью. От нее, это и я сразу понял. Открыл, стал читать улыбаясь, потом посмотрел на меня, засмеялся, положил руку мне на плечо, но ничего не сказал, а стал дочитывать. Я разлил по кружкам.

Справа и слева шумели все больше; скоро начнется. Старшой дочитал, спрятал письмецо в карман куртки и оглянулся. Гомон все усиливался: музыканты, и те стали сворачивать свои инструменты, чтобы не огрести в предстоящей драке.

Старшой встал, наши все примолкли, справа и слева продолжали бухтеть.

– Эй, музыканты, куда это вы, уважаемые, мы еще только начинаем веселиться! – Старшой махнул хозяину. – Дорогой, налей пока ребятам чего-нибудь хорошего. Повод у нас сегодня какой замечательный!

– У них еще и повод есть! – заорали слева. Справа поддержали.

Старшой взгромоздился на лавку.

– Хозяин, наливай всем по полной. За мой счет. Значит, так, тише всем! Сегодня мы пьем не просто так. Мы пьем за моего лучшего друга, за всеми нами любимого Сержанта. – Он похлопал меня по плечу. Наш стол завопил приветственными воплями.

Старшой сделал знак молчать и повернулся направо.

– Сначала с вами, уважаемые мореманы. – Те притихли. – Скажите мне, пожалуйста, правда ли то, что самые уважаемые среди вас люди – те, которые получили право назвать свой корабль именем подруги? Или меня обманули?

Рыбаки засмеялись. Наконец старший из них, сидевший ближе к окну, дал знак своим примолкнуть.

– Не знаю, куда вы клоните, но это правда, уважаемый.

– А клоню я вот к чему… – Старшой привстал на скамье и теперь возвышался над всем залом.

– Вот этот вот человек, – он снова похлопал меня по плечу, – наш любимый Сержант… – он запнулся, но продолжил: – Я мог бы рассказывать про его подвиги несколько дней, но вам, уважаемые, будет интересно только то, что несколько дней назад при абордаже пиратской посудины он первым перепрыгнул на неприятельскую палубу.

Зал одобрительно зашумел.

– Он, никогда не видевший до этого моря, получил от капитанов трех кораблей морской берет в знак большого уважения… Тише, тише, это не все. И почти самое главное – что вон та шхуна, которая сейчас стоит у нашей плавучей пристани, названа именем его жены, нашей общей подруги Лисы!

Моряки приветственно подняли свои кружки.

– Так что, уважаемые, я вас очень прошу встать, взять свой стол со всем, что на нем есть, и соединить его с нашим, так как этого человека надо чествовать нам всем вместе. Хозяин, наливай, наливай!

Рыбаки засмеялись, оглянулись на своего главного, тот ухмыльнулся в усы и махнул рукой. Наши раздвинули лавки, пропуская их.

Все расселись, по-прежнему смотря на командира.

– А самое-то главное – что? – крикнул кто-то из наших.

– Сейчас. – Старшой повернулся к примолкнувшим егерям, которые пересчитывали свои шансы в предстоящей драке. – Послушайте, уважаемые, а вы знаете, что жена этого, любимого всеми нами человека, та, чьим именем назван корабль… так вот она – лучший стрелок из арбалета на этом свете.

Егеря зашумели неодобрительно.

– Тише, уважаемые, я еще не все сказал. А лучший стрелок из арбалета она потому, что наша любимая Лиса – дочь начальника заставы контулукских егерей.

Слева заорали с воодушевлением.

– Так что

это и ваш, уважаемые, праздник тоже. Прошу вас придвинуть ваш стол к нашему общему, чтобы я смог наконец сказать о самом главном.

Егеря с хохотом придвинули свой стол к нам. Народ расслабился. Драка закончилась, не начавшись. Стол начали уставлять заново всякой снедью. Старшой промочил горло, закусил – все не слезая с лавки.

– Теперь главное. У всех налито? Отряд?

– Да! – заорали мы.

– Мореманы? – повернулся командир к рыбакам.

– Да! – постарались перекричать нас они.

– Отлично! Егеря?

– Да! – Окна задребезжали.

– А у музыкантов? Хозяин, а вы что, с нами не выпьете? Я сказал – у всех чтобы было налито! Выгоняйте из кухни всех сюда, до последнего поваренка, наливайте всем. Готовы?

– Да! – Как выдержали стены, не знаю.

– Итак, что я вам хочу сказать, друзья мои, – Старшой поднял бокал, приветствуя весь стол, – сейчас мы с вами выпьем не за нашего Сержанта, – он помахал бокалом нашим бойцам, – не за корабль, названный именем его жены, – он помахал рыбакам, – не за саму его жену, – это уже повернувшись к егерям. – А выпьем мы… – замолчал. Вот ведь зараза… Стало тихо так, что слышно, как на кухне кипит что-то. – Выпьем мы сейчас за то, что сам Сержант еще не знает… – совсем тихо, повернувшись ко мне. И, наконец, во весь голос: – Сержант, дочка у тебя родилась!

А вот это надо было слышать. Говорят, что через три квартала решили, что землетрясение началось одновременно с нападением пиратов. Половину свечей в зале задуло. Я, кажется, заплакал. Меня хлопали по плечам, даже целовали. Что пил и ел, уже не помню. Помню все урывками. Как Старшой поет на мотив «Эй, красотка» несколько куплетов про меня и Лису… когда только сочинил? Как егеря и рыбаки спорят, кто кого перетанцует. Как Братья спаивают портовый караул, который прибежал к нам почти в полном составе, решив, что здесь небывалая драка. Они хотели отказаться, но Братья, поигрывая желваками, сказали, что граф – да, да, граф Старшой! – очень обидится. А этого допустить нельзя никак. Как командир беседует о чем-то в уголке, сначала с главным усатым рыбаком, у которого руки были как клешни, а затем с двумя пожилыми, но сухими и стремительными, как их же контулукские кошки, егерями. Как хозяин показывает всем свою татуировку и с воплем, что он сам старый моряк, выкатывает на середину старую заплесневелую бочку. Как ее открывают, и по залу разносится небывалый аромат. Как наливают первому Старшому, но тот улыбается и протягивает мне, а я отказываюсь. Тогда Старшой наливает несколько кружек, одну берет сам, вторую отдает мне, две – пожилым егерям, одну – главному рыбаку и последнюю – самому хозяину. И мы выпиваем это вместе. И все радостно кричат. И музыка рвет душу. И море, зеленое и голубое одновременно, вон там за окном, пахнет водорослями, солью и ветром.

Ребенок. Дочка. После мора дети были на вес золота. Их любили, их баловали. Они были символом новой жизни. У меня. Дочка. У меня. У Лисы. У нас. Ребенок.

3 пыльника 324 года. Утро. Южный порт. Старшой

Это было очень мерзко, душно и даже страшно. Лавина дел поглотила пару-тройку лет одним махом. Люди, деньги, дела, обязательства. А самое паршивое – обманы, козни, предательство. Поговорить с человеком, доверить ему дела, а потом узнать, что деньги пропиты, ничего не сделано, а время потеряно. Долго не мог со всем этим смириться. Однажды чуть не дал приказ повесить несколько человек, вовремя одумался. Боги с ними. Будем жить с другими.