Другие цвета

Памук Орхан

Потерпев поражение и расставшись с возлюбленной, Достоевский возвращается в Россию и узнает, что его больная чахоткой жена находится при смерти. Его брат Михаил пытается добиться разрешения на издание нового журнала, вместо обанкротившегося «Времени», но постоянно получает отказы. В конце концов они получают разрешение на издание журнала «Эпоха», но так как денег мало, январский выпуск выходит только в марте. Подписчиков мало, журнал издан плохо. Напечатанный в журнале «Эпоха» роман «Записки из подполья» не получил ни единого отзыва критиков.

Кроме того, изначально «Записки из подполья» задумывались как критический очерк на роман Чернышевского «Что делать?», вышедший годом раньше. Эта книга была весьма популярна среди прозападно ориентированных молодых людей, являясь одновременно романом и своего рода учебником просветительского позитивизма. В середине 1970-х годов роман «Что делать?» был переведен на турецкий язык и издан в Стамбуле с предисловием, критиковавшим Достоевского (его называли реакционером,

ограниченным мещанином и мелким буржуа); так как в предисловии явно нашли отражение наивный детерминизм и утопические иллюзии молодых турецких коммунистов, поклонявшихся Советскому Союзу, я понял, почему эта книга вызывала гнев у Достоевского.

Это был протест Достоевского против возведения европейской мысли в ранг абсолюта, а не враждебное ее восприятие и противостояние Западу. Ему было невыносимо видеть, что русские интеллектуалы воспринимали европейские идеи как ключ к тайнам мира и, самое главное, к загадкам своей страны, он терпеть не мог самодовольство познавших. Поэтому конфликтовал Достоевский не с русской молодежью, читавшей Чернышевского и заимствовавшей грубую и наивную «детерминистическую диалектику»; раздражало его то, что новая европейская философия воспринималась как модель счастья и легкого успеха. Он критиковал многих писателей-западников за их оторванность от народа, но я думаю, что это был лишь предлог. Казалось, Достоевский поверит в какую-либо идею только в том случае, если она окажется неудачливой, неубедительной и будет подвергнута несправедливому осуждению. Гнев Достоевского и его неприятие либералов-западников, распространявших в России в 1860-е годы социалистические утопии Шарля Фурье, были вызваны тем, что они упивались своими идеями, воспринимая успех как нечто само собой разумеющееся.

На самом деле вопрос гораздо более сложный и запутанный — как всегда, когда дело касается отношений между Востоком и Западом; считать себя европейцем или быть патриотом своей страны. Ведь Достоевский признавал правоту и либералов-западников, против которых выступал, и материалистов, на которых был обращен его гнев. Не стоит забывать, что Достоевский был воспитан на этих идеях, получил отличное образование и учился на инженера. Он не умел думать иначе. Можно, конечно, предположить, что он умел мыслить по-другому и мог обладать другим, более «русским» сознанием. Из записок Достоевского мы узнаем, как в конце жизни, создавая «Братьев Карамазовых», он, почувствовав интерес к судьбам русских православных мистиков, обнаруживает, насколько он несведущ в вопросах христианства. (Правда, мне нравится, насколько рационально и практично он рассуждает, не упрекая себя в «оторванности от народа».) Следуя той же логике, будет верным полагать, что Достоевский считал правильным распространение в России европейской философской мысли (кроме индивидуализма) и именно поэтому выступал против. Но следует повторить: Достоевский критиковал не суть западничества, он был против того, чтобы считать его необходимым и единственно правильным. Он полагал, что ориентированная на Запад русская интеллигенция ослеплена ощущением собственной правоты и успеха и гордится тем, что познала истину. Давайте вспомним, что самым главным грехом Достоевский считал гордыню, он всегда употреблял слово «гордый» в негативном смысле. В опубликованных во «Времени» «Зимних заметках о летних впечатлениях», описывая свое первое путешествие по Европе, он проводит параллель между негативными устремлениями Запада (индивидуализмом, стремлением к богатству, буржуазным материализмом), тщеславием и гордыней. Он однажды написал, что «англиканские священники и епископы горды и богаты, живут в богатых приходах и жиреют в совершенном спокойствии совести». В тех же путевых заметках Достоевский с издевкой рассказывает как о национальной черте французов, что «под вечер… бесчисленные мужья прогуливаются со своими бесчисленными женами под руку, а вокруг резвятся их милые и благонравные детки» и что в этом есть что-то снобистское. Восемьдесят лет спустя, в романе «Тошнота», написанном в духе «Человека из подполья», Сартр создаст из этого наблюдения Достоевского целый мир.

Своеобразие «Записок из подполья» обусловлено напряженностью, которую ощущал Достоевский, понимая, с одной стороны, что европеизация пойдет России на пользу, и ненавидя, с другой стороны, горделивых российских интеллектуалов и материалистов-западников. Вспомним, что исследователи творчества Достоевского считают, что «Записки из подполья» стали отправной точкой творчества Достоевского, начиная с «Преступления и наказания» — первой книги, где Достоевский по-настоящему обрел собственный голос. С этой точки зрения интересен и конфликт между неприятием западничества и осознанием его правоты, оказавший безусловное влияние на этот период жизни Достоевского.

Достоевский так никогда и не написал критическую статью на роман Чернышевского в журнал «Эпоха», которую он обещал своему старшему брату. Возможно, это объясняется тем, что он не мог критиковать справедливые на его взгляд идеи; этим занимались герои его романов. Черпая вдохновение не в логике, а в воображении, он предпочитал излагать мысли посредством романов и повестей. Ведь первая часть «Записок из подполья» — повесть длиной с роман; иногда ее издают отдельной книгой.

Эта первая, известная часть книги представляет

собой яростный монолог сорокалетнего человека из Петербурга; получив небольшое наследство и уволившись со службы, он переживает в одиночестве состояние, которое называет «подпольем», отрицая жизнь в обществе. Герой подвергает яростной критике теорию, которая в романе Чернышевского называется «разумным эгоизмом». Чернышевский считает людей изначально хорошими; если их «просветить» с помощью науки и философии, они поймут, что им выгодно вести себя разумно; даже если они будут преследовать только собственную выгоду, они создадут рациональное, совершенное утопическое общество. Но в «Человеке из подполья» утверждается, что, даже если человек видит, в чем заключается его выгода, он не всегда сможет действовать исходя из своих интересов. (Но, возможно, здесь есть и другой смысл: «Европеизация выгодна России, но я все равно против нее».) Герой замечает, что человек не всегда поступает в соответствии с «разумом»: «…дайте ему [человеку] такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, — так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще Люди, а не фортепьянные клавиши… Да ведь мало того: даже в том случае, если он действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если б это доказать ему даже естественными науками и математически, так и тут не образумится, а нарочно напротив что-нибудь сделает, единственно из одной неблагодарности; собственно чтоб настоять на своем…» Человек из подполья сопротивляется строгой логике — основному оружию западной мысли, он считает, что дважды два — не всегда четыре.

Но следует обратить внимание не на убедительный (или, по меньшей мере, зрелый) аргумент, выдвинутый человеком из подполья против идей Чернышевского, а на то, что Достоевский создал героя, который способен быть носителем и защитником этих идей. В процессе создания образа героя Достоевский сформировался как личность, как писатель, что проявилось в его последующих романах: умение поступать против собственных интересов, наслаждаться болью, страстно защищать свою точку зрения в противовес общепринятой, то есть бросать вызов европейскому рационализму, эгоистичной практичности… Сегодня трудно оценить оригинальность этого мировоззрения для того времени, так как впоследствии многие писатели подражали Достоевскому.

Давайте проанализируем небольшое происшествие, случившееся с героем «Человека из подполья», которое демонстрирует, что человек не всегда ведет себя сообразно своим интересам.

Однажды вечером, проходя мимо дешевого трактира, он видит в освещенное окно, что у бильярдного стола подрались киями игроки и одного из них «в окно спустили». В герое зреет зависть: ему хочется, чтобы его так же унизили и выбросили из окна. Он входит в бильярдную с намерением подраться, но, не получив желаемого, находит иной способ. Какой-то офицер, взяв его за плечи; грубо отодвигает его в сторону, так как тот мешает ему пройти; и делает это, не замечая человека из подполья. А тот страдает из-за неожиданного унижения.

В этой маленькой сцене я улавливаю множество штрихов, которые впоследствии определят все романы Достоевского. Если Достоевский — великий писатель, который, подобно Шекспиру, может изменить и обогатить отношение людей к самим себе, то в «Записках из подполья» мы замечаем первые признаки этого нового восприятия, каковое, при внимательном рассмотрении, можно считать великим открытием. Неудачи и несчастья отдалили Достоевского от тех, кто всегда «прав» и кто привык извлекать выгоду; он возненавидел западных интеллектуалов, которые свысока смотрели на русский народ и на людей, подобных самому писателю. Но, желая противостоять западничеству, сам он, получив европейское образование, занимался западным искусством — написанием романов. «Записки из подполья» — это реализация желания Достоевского создать роман, герой которого переживал бы его душевное состояние, и создать мир, который смог бы убедительно обобщить существующие противоречия.

Начав работать над книгой, Достоевский написал своему брату-редактору: «Я даже не знаю, что получится, может, что-то отвратительное». Великие открытия литературы, как и манеру автора, обычно невозможно предсказать. Поразительные, дарующие свободу открытия случаются тогда, когда писатели-творцы максимально используют воображение, пытаясь гармонизировать кажущиеся на первый взгляд непримиримыми противоречия.

Когда книга только что закончена, сам писатель вполне может не осознавать результатов своего труда. И если сегодня мы любим и воспринимаем самих себя, воспринимаем собственный запах, собственную грязь, свои поражения и боль, если мы понимаем, что в удовольствии, которое доставляет нам унижение, кроется своя логика, этим мы обязаны «Человеку из подполья». Именно из разрушительного противоречия Достоевского черпает свое своеобразие современный роман. И нам очень приятно помнить об этом.