Другое начало
Шрифт:
Современная наука не дотягивает до философской строгости, требующей обосновать свои основопонятия и узнать в познаваемом себя. Так было не всегда. В науке Леонардо да Винчи техническая изобретательская мысль опиралась главным образом на отождествление себя с изучаемым, изобретаемым. Почему критерий узнай в познаваемом себя перестал признаваться техникой, она может дать ответ в своей форме «если — то»: удержав такой критерий, она должна была бы пойти на некоторые ограничения, например, не могла бы уже видеть в природе объект. Для Леонардо да Винчи Земля была живым телом. Экология формулировалась у него острее чем у радикалов зеленой партии сегодня.
На Земле появятся животные, которые всегда будут биться между собой, к великому ущербу и часто к гибели обеих сторон… На земле, под землей и под водой не останется ни одной вещи, которую бы они не отыскали,
Конечно, наукотехнике приходилось выбирать между двумя пределами. Но никто никогда не сможет обосновать, что необходимо именно отграничение техники от онтологической мысли, а не самоограничение более высоким критерием строгости.
7. Тот факт, что наукотехника подставилась грабежу, чего не случилось бы, сбереги она принцип узнавания себя во всём, должен настораживать. Наукотехника может возразить, что она же и теснит грабеж ровно в той мере, в какой распространяется сама. Полная технизация — тезис технократии — вытеснит грабеж. Но трудно представить себе, как могло бы выглядеть доказательство того, что полная технизация возможна.
Почему наукотехника такая, какая она есть? Так решило новоевропейское человечество, такой выбор оно сделало? Оно само стоит перед своей техникой в недоумении. Но даже если люди никогда не принимали сознательного решения о технике, они чувствовали, к чему идет дело. Особенно в начале важных исторических движений становится видно далеко вперед. Люди должны были понимать, на что они идут.
Сделанный Европой выбор многие называют губительным. И все же в той мере, в какой он выбор, а не слепая судьба, остается возможность другого решения. Пора бы уже быть панике, но как всегда спокойствие и разумный образ действий единственно верны. Надо спрашивать не что делать?, а как думать?. Что буду делать, я знаю; что буду думать — не знаю. Философия решается открыться этой неизвестности и выдержать ее. Пока бытийная мысль, изгнанная наукой, одна видит и осмысливает возможность, которая могла бы быть и возможностью техники: хранить бытие, оберегая его даже от нас самих.
7.4.1987, Институт философии
Свое, собственное
Приватизацию, которая считается происходящей или происшедшей в России, называют преступной, мафиозной, безнравственной, угрозой миру. Реже встречаются ее положительные оценки. Нет надобности спешить присоединяться к тем или другим. Спешка суда здесь только упрочивает главную и в конечном счете решающую черту ситуации: то, что реформы проводятся вслепую. Здесь нет двух мнений. Видный или ведущий деятель приватизации, недавно отошедший от ее дел, выразил пожелание, чтобы она велась более продуманно. Запоздалость такого пожелания говорит о том, что сам размах непродуманности тоже не продуман. Понятным образом кажется, что обстоятельное планирование оказалось бы достаточным для хорошего успеха. Но возможно, что десять лет назад процесс
Отрывки из курса «Собственность», прочитанного в 1993–1994 гг. на философском факультете МГУ.
пошел на уровне, которого план, проект достигнуть в принципе не может. Не случайно предыдущий, социалистический поворот в России тоже проходил непродуманно. Государствовед и историк Николай Николаевич Алексеев констатировал в 1928 году:
Как это ни удивительно, но большинство современных социалистов, предлагая реформу собственности и призывая к ее отмене, бродят в совершенных потемках и не знают точно, к чему они стремятся» [210] .
210
Н.Н. Алексеев. Собственность и социализм // К. Исупов, И. Савкин (ред.), Русская философия собственности. СПб.: Ганза, 1993, с. 346.
Задев собственность, мы попадаем в темноту.
1. Захват мира. Приватизация — прямое продолжение семидесятилетия обобществленной собственности в России, не потому что ее ведет та же номенклатура, а потому что более действенными путями продолжается тот же захват мира, который в начале века требовал собирания человеческих сил в коллективный кулак. Освобожденные обезличением, ресурсы коллектива оставались отягощены идеологией, пережитком старой религиозности. Происходящий сейчас сброс идеологии облегчает захват, возвращает ему первоначальную остроту.
Ни захват мира, ни особенная острота этого захвата не составляют новости XX века. Его новость в другом, о ней скажем ниже. Захват не новое и не локальное событие, у него древнее лицо. Явная или чаще неявная хватка никогда не знала передышки. «Надо знать, война — всеобщее, и правда — спор, и все возникает в битве и захватом», напоминал Гераклит [211] . Именно сейчас, когда захватывается даже так называемое культурное наследие и академическая наука отправлена на свалку, посреди казалось бы дикого беспредела, для нервного наблюдателя беспрецедентного, философия получает уникальный шанс вспомнить о своем раннем начале, исходном существе. Исходный смысл софии, еще слышный в ее определении как добротности техники [212] , это ловкость, умелая хватка, хитрость. Захват мира не временное помрачение людей, забывших стыд, приличия и собственные долгосрочные интересы, а стихия человеческого существа и вместе с тем ранней мысли, греческой философии, захваченности хитрой хваткой. На крутом повороте, на разломе Россия отчетливо кажет суть всегдашнего отношения человека и мира.
211
Гераклит, фр. 80 (28 Маркович).
212
Аристотель. Этика Никомахова VI 7, 1141а 9.
Чем смелее захват с его беспределом, тем настойчивее мир предлагает себя как цель деятельности. Страна должна войти в мировое сообщество, занять подобающее место в мире, подняться до мирового уровня в вооружениях, в экономике, в банковском деле. Малые предприятия тоже не ставят себе более важной задачи чем выход к мировым стандартам по технологии, прежде всего коммуникациям. Наука без оглядки ориентируется на мировые образцы. Повсюду возникли кафедры мировой культуры. От этой повсеместности мир конечно не становится более проясненной вещью, скорее наоборот еще больше уходит в неуловимость. Мир ближе и интимнее чем вещи, сначала он дает нам встретиться с ними. Только в мире и его мерой мы можем измерить свою весомость. Прежде всего схватываемый, мир не поддается определению; всеобщий ориентир и горизонт, он же всего труднее для уловления. И в мире вещей и в мире ума захваченность создает подвижные образования. Непременным остается то, что целое мира остается ни для какой ловкости не уловимым, никакой хитростью не схваченным. Оно первая и последняя цель всех.
Не надо мечтать о воздержании от захвата, о самоограничении, отрешенности. Дело не в том что такие мечты нереалистичны; они наоборот слишком легко осуществимы. В захвате так или иначе ключ к человеческой ситуации, политической, экономической, интеллектуальной. Захват начинается с увидения, которым по Аристотелю человек захвачен всегда, прежде всего и просто так [213] . Феноменология выявляет, что так «само собой» «по природе вещей» сложилось. Увиденное вроде бы еще не приобретено нами, но оно без остановки переливается в ведение как ведание. Рано и незаметно, раньше и важнее захвата земли, нефти, домов, постов, званий, культурного наследия происходит первый захват, когда вижу на месте превращается в ведаю. Поскольку этот первый ранний захват всегда уже произошел, второй, вещественный захват, в сравнении с тем наивный, заметный и беззащитный, не произойти уже не может. Бессмысленно говорить, что ранний захват не должен иметь места, что переход ведения-видения в ведение-ведание неморален. Слишком рано, раньше всякого нравственного нормирования, как во сне совершается скачок от собственно увиденного в увидение собственности, чтобы его легко было даже хотя бы концептуально уловить. Всякое спрашивание о раннем захвате само уже неизбежно идет путем особой захваченности. Юридическому сознанию кажется, что обладатель и собственник всегда уже готовы как личности (индивиды), но эти проблематичные образования возникают только как следствие раннего незаметного перевертывания всякого увиденного есть в смысле имеется в есть в смысле у меня имеется.
213
Аристотель. Метафизика, начало.