Другой путь. Трилогия
Шрифт:
– А! – Он затушил сигарету в баночку изпод индийского кофе, до половины заполненную водой. – Знаю я, как вы, шабашники, такие вещи делаете! Без проекта, без надзора – херасьхерась и готово! Не так, что ли?
– Я кровельщик вообщето был. – Помимо воли под его напором я почемуто стал оправдываться. – Мое дело маленькое.
– Ну вот и молись, кровельщик, чтобы бракованный шифер, между прочим – украденный Бергом с территории шиферного завода при попустительстве кладовщицы, не полопался хотя бы год.
Он закурил еще одну сигарету и,
– Не куришь что ли?
– Не сподобился, – ответил я. – Да и запах какойто.
– Ничего, Фролов, скоро в армию пойдешь, там из тебя мужика сделают. – Он даже прикрыл глаза и растянул в улыбке рот, обнажив крепкие, но очень кривые и почти коричневые от никотина зубы; видимо, представил себе этот процесс "делания мужика".
– Да я и так… Совсем не баба.
– Это ты потом своему сержанту расскажешь, а сейчас вот что! Ты деньги за шабашку получил?
– Ну да, есть немного. А что?
– А взносы профсоюзные кто за тебя платить Родине будет? Я? Нет, братец, я свое заплатил вовремя!
– А разве с шабашек положено? – Чтото ни о чем подобном мне слышать не приходилось.
Он встал со своего места и, попыхивая сигаретой, обошел вокруг меня.
– Вот смотрю я на тебя, Фролов, и понять не могу. То ли ты умело притворяешься, то ли в самом деле дурак? Тебе на прошлой сессии предлагали в стройотряд пойти? Предлагали. А ты не захотел заработать честных девяносто рублей в месяц с автоматической уплатой профсоюзных взносов. Тебе подавай четыреста! Вот и плати со своих доходов в пользу ребят, что ударно надрывались на стройке, возводя, между прочим, бассейн для института!
– Так не построили же? Как стоял второй этаж незаконченный, так и стоит.
– В следующем году построят. Или через три года. Дело не в этом. А дело в том, что они взносы уплатили со своих небольших доходов, а ты – нет! Хотя заработал не в пример больше однокашников. Теперь пришла пора восстановить историческую несправедливость!
Как это должно выглядеть: "восстановить историческую несправедливость"? Я, честно говоря, не понял, но, устав препираться, вздохнул:
– Сколько я должен?
Усатый профорг подошел к своему столу, покопался в разложенных на нем бумагах.
– А, ну вот она, родненькая! Итак, Фролов, в ведомости у председателя колхоза "Брячинские нивы" ты расписался за четыреста двенадцать рублей. Это больше семидесяти, значит, размер твоих взносов составит один процент, – он потыкал пальцем в кнопки здоровенного калькулятора "Электроника Б334", – то есть, четыре рубля двенадцать копеек. Коньяк "Три звездочки" десять лет назад – тика в тику!
Изза четырех рублей он мне компостировал мозг? Я полез в карман и вынул пару мятых пятерок, и мелочью сколькото. Отсчитав монеты, я положил перед ним на стол одну пятерку и копейки, отступил на шаг:
– Где расписаться?
– Расписатьсярасписатьсярасписаться, – пропел усатый. Он отдал мне сдачу –
Уже на выходе из кабинета я услышал брошенное мне в спину:
– И в комитет комсомола зайди – там тоже за тобой должок числится. За три месяца – при твоих заработках четыре рубля шестнадцать копеек!
– Ага, спасибо, зайду.
Захар дисциплинированно ждал меня в холле и при моем появлении сразу вскочил:
– Ну что?
– Взносы не уплачены были. Не скопить мне на "ИжПланету5". Даже к защите диплома.
– Много должен? – Сочувственно сморщился Майцев.
– Четыре рубля двенадцать копеек, – трагичным голосом сообщил я. – Все пропало, шеф!
– Тьфу на тебя! Серый, чего ты дурака валяешь? Пошли лучше перекусим чегонибудь, а то чтото пузо сводит уже.
Он отдал мне мой "дипломат", и мы вразвалку потопали по темным пустым коридорам в буфет на втором этаже – почти напротив нашей кафедры.
В полупустом зале лениво жужжали мухи, совершенно не желавшие садиться на разбросанную по подоконникам липкую ленту. Изредка ктото из посетителей взмахивал рукой, отгоняя назойливую тварь, и тогда становилось заметно, что за столиками сидят не жующие манекены, а вполне нормальные люди.
Очереди не было, но мы все равно задержались на раздаче – Захару понадобилось выразить новенькой кассирше (кстати, довольно хорошенькой) свое безмерное восхищение. Он сыпал комплиментами обильно и вязко, словно совсем забыл о том, что вчера был за это бит. И конечно, юная работница торговли не удержалась – через пять минут захаровского монолога у него был и телефон Ирочки и твердое обещание "какнибудь встретиться".
Я взял стакан березового сока за восемь копеек, пару пирожков с картошкой по девять за каждый и полстакана сметаны за двенадцать – все вместе на тридцать восемь копеек. Захар потратился куда основательнее: он прикупил еще шоколадку "Аленка" и подарил ее своей новой знакомой. Я хмыкнул: с такими тратами ему никакой стипендии не хватит!
Мы сели за стоящий в углу столик на кривых трубчатых ножках – слегка качающийся и никогда не горизонтальный. Зато чистый.
– Ну? – Усевшись, Захар посмотрел на меня так, словно сию минуту ожидал немедленного признания в работе на ЦРУ и диверсии против журналов "Молодой коммунист" и "Агитатор".
– Баранки гну!
– Не, ну Серый, ты же обещал!
– Дай поесть!
Я смотрел на него и видел его почти безоблачные пятнадцать лет будущей жизни. Потом еще десять лет выживания в обшарпанных институтских стенах, пара грантов от неведомых фондов, защита докторской. Профессура на кафедре – как короткий этап провинциальной карьеры и отъезд в длительную командировку в какойто университет в Сиэтле. И думалось мне, что я не совсем вправе лишать его той жизни, что была ему уготована. Но, с другой стороны – что я смогу сделать один? Только удавиться.