Другой взгляд
Шрифт:
– Не хами! – взвизгнула Ольга. – Надо же, какие мы совестливые! Сын родной от него, значит, смог отказаться, а ты, чужой человек, не можешь!
– Ты желаешь, чтобы я превратился в такую же скотину, как его сын? – сухо поинтересовался Поляков, неприязненно глядя на невесту. Ольгина красота вдруг показалась ему отталкивающей.
– Только не надо передёргивать! – Она опомнилась, сбавила обороты и сменила тактику. Помолчав, заговорила чуть ли не умоляюще: – Володя, извини, я, кажется, погорячилась. Но и ты меня пойми. Мы с тобой столько лет вместе,
– Оля, мне кажется, мы с тобой в чём-то ошиблись. У нас вряд ли что-то получится, – эти слова сорвались с языка нечаянно, сами собой, будто помимо воли.
Ольга опешила. Пожалуй, впервые в жизни она стояла и не знала, что сказать. Поляков понимал, что говорит ужасные вещи, но ничего не мог с собой поделать.
– Прости меня, но…
– Погоди, Володя. Ты что же – бросаешь меня? После стольких лет? – ошеломлённо выдавила Ольга.
– Оль, ну мы же всё-таки не золотую свадьбу отметили и пятерых детей нажили, – Поляков старался говорить мягко, но Ольге показалось, что в этих словах прозвучала откровенная насмешка.
– Прекрати издеваться! – рявкнула она. – Сволочь! Мерзавец! Морочил мне голову, пользовался, а теперь… Да ты… Чтоб ты провалился вместе с этим старым уродом! И вообще я сама собиралась с тобой расстаться! Давно уже! Нужен ты мне! Неудачник!
Последние слова Ольга прокричала, уже выскакивая из квартиры. В её голосе звенели слёзы, и Полякову стало стыдно. Но вместе с тем он ощущал себя свободным, лёгким, дерзким – каким не был уже давно. Настолько давно, что успел основательно подзабыть, каково это.
Ольга бежала вниз по лестнице, и эхо её шагов отскакивало от выкрашенных зелёной краской стен. Поляков постоял пару минут, потом вздохнул и закрыл дверь.
Через два часа он сидел на краешке кровати Владимира Константиновича. Больше сидеть в квартире было не на чем. Разве что на полу.
Они поужинали: Поляков притащил целую сумку всякой всячины. В соседнем супермаркете купил сковородку, кастрюлю, чайник, посуду. Он привык жить один, и домашняя работа его не тяготила. Споро настрогал бутербродов, пожарил всенепременную яичницу, заварил чаю. Старик несмело попросил налить ему некрепкий.
– Как же это вас родной сын так… подставил? – спросил Поляков.
– Максим мне не сын, – пояснил старик, – он зять. Дочкин муж.
– То-то я ещё думал, почему у вас с ним фамилии разные… А дочь тогда где?
– Умерла. Десять лет назад. Под машину попала. – Чашка в руке старика слегка дрогнула, он немного помолчал и продолжил: – Максим долго не женился, мы с ним вдвоём Машеньку растили. Ей семь лет было, когда Наташа погибла. А год назад Максим с женщиной познакомился. Хорошая женщина, хозяйственная. Галиной зовут. Пожениться решили. Эту квартиру и её двухкомнатную продать, и дом купить. За городом.
Ага, усмехнулся про себя Поляков, дом, стало быть, хотим купить. Вот тебе, Владимир Ильич, и Нижний Новгород! Прозорливый Шахов оказался прав.
– Ещё чаю? – предложил Поляков.
Владимир Константинович поблагодарил и отказался. Поляков забрал у старика пустую чашку и отнёс на кухню.
– А эта квартира что, не ваша? Зятя? – спросил он, снова вернувшись в комнату.
– Мы с Наташей свою-то продали, Максим денег добавил, купили эту. На Максима записали.
– Ясно. На Максима, значит. А вы вроде как ни при чём.
Старик промолчал.
– Слушайте, а вы знали, что родственнички не собирались брать вас в новый дом? Только честно – знали или нет?
Старик опять ничего не ответил, избегая смотреть на Полякова.
– Понятно. Выходит, знали.
– Услышал случайно, как Галя с Максимом на кухне говорили, – тихо проговорил Владимир Константинович, – ссорились. Она ему: я, говорит, с чужим стариком жить не буду! Убирать за ним, портки его стирать. Ладно бы за отцом твоим ходить, а этот мне кто? И тебе?
– А он?
– А что он? Устал он один. Его тоже понять надо. Разве легко одному ребёнка растить? Галя условие поставила: или тесть твой, или я. Максим уж больно мучился!
– Бедный, – не удержался Поляков. Но старик издёвки не заметил.
– Худо ему было, в глаза мне не мог смотреть. Ну, думаю, скажу я ему, стыдить начну. Ну, бросит его Галя. И что с ним будет? Машенька уже взрослая, первый курс отучилась. Она у нас хорошая девочка, но…
– И не жалко было Машеньке-то, «хорошей девочке», родного деда? – ядовито осведомился Поляков. Слушать про страдальца Максима и прекраснодушную Машу, которые, не моргнув глазом, отреклись от близкого человека, у него желания не было. Он хотел сказать ещё что-то в том же духе, но осёкся, увидев несчастное лицо старика.
– Вы извините меня, – спохватился Поляков, – лезу не в своё дело. Просто… что же вы о себе-то не подумали?
– Владимир Ильич, мне восемьдесят один год, в таком возрасте как-то глупо думать о своём удобстве, – слабо улыбнулся старик, – много ли мне осталось?
– Извините, – ещё раз сказал Поляков, который и в самом деле почему-то чувствовал себя виноватым. В горле застрял ком, дыхание перехватило. Он поднялся с жалобно скрипнувшей кровати и отошёл к окну.
– Что вы! Не извиняйтесь, – с жаром возразил Владимир Константинович, – это я перед вами кругом виноват. Вы из-за меня с невестой поссорились.
– Да бросьте. У нас давно не ладилось, – успокоил его Поляков, сам удивляясь своей чёрствости. Выбрался из изживших себя отношений, как змея из старой кожи, и рад. Права Ольга: наверное, он и в самом деле мерзавец и скотина. – Ладно, не обо мне сейчас речь. – Он снова уселся на край кровати, снял очки и потёр глаза. – Родственники у вас есть где-нибудь? Где вы жить-то собираетесь? Я имею в виду, когда поправитесь?
– У меня в Нижнекамске сестра живёт, Анастасия, – после крошечной паузы проговорил Владимир Константинович, – к ней переберусь. Как на ноги встану, сразу выпишусь и съеду. Вы не беспокойтесь.