Дружба
Шрифт:
— Так-так, — неопределенно повторяет Андрей Иванович. — Толоконникова, иди-ка на помощь.
Катя подходит.
— Это вот будет дельта, — указывает она на широкую развилину Нила, обведенную такой черной чертой, что всем, кроме Коли, она, должно быть, сама собой бросалась в глаза.
Коля сконфужен.
— Завоеватели укрепились тут, — рассказывает далее Катя, — и при них народу Египта было так же плохо, как и при фараонах.
Помолчав немножко, она добавляет:
— А то еще, может, и хуже.
— Допустимо, — обмакнув перо в чернильницу
— Нет, — говорит Коля. — А разве можно?
— Конечно. Ты попробуй. Сам сделаешь — лучше запомнишь.
И тут на доске, разделив ее на равные клеточки, он не только Коле, но и всем стал показывать, как нужно делать карту.
Придя домой, Коля до позднего вечера занимался этой работой. Он так старался, что мать, наконец, сказала:
— А не пора ли спать, Коля?
— Нет, мам, еще немножечко, — попросил он. — Погляди, у меня уже вышло Черное море.
Когда он довел свою работу до острова Кипр, глаза его стали закрываться и поневоле пришлось итти спать.
Через два дня был опять урок истории. Коля разложил на парте свою новую карту.
— А ты тоже сделала? — спросил он Катю.
— Сделала.
— Покажи.
Но Катина карта оказалась лучше. Коля этому был очень не рад. Он вдруг увидел, что его Черное море напоминает скорее старую калошу, а остров Кипр похож на какую-то уродливую хвостатую рыбу. «Эта Катька, учится определенно лучше меня», — с неприязнью подумал он.
А Катя сказала:
— Хочешь, давай вместе переделаем карту.
Коле бы только согласиться, но в нем поднялись и зависть и обида, что вот у него все выходит хуже, чем у этой девчонки. Он нахмурился, и привычное веселое выражение исчезло с его лица. Сам еще не зная, что будет дальше, он вдруг схватил чернильницу и… махнул ею. Страшное фиолетовое пятно залепило на Катиной карте весь Египет и быстро, быстро стало расползаться дальше.
Катя ахнула и, уткнувшись лицом в парту, тихонько заплакала. Ее тоненькие загнувшиеся серпами косички тоже тихонько подрагивали.
Коле сделалось стыдно, но, скрывая это, он сказал:
— Знаю: теперь жаловаться будешь, плакса!
Она подняла на него наполненные слезами глаза.
— Ты злой мальчишка. Не буду я на тебя жаловаться. Ты дрянь!
Коля молчал. Что он мог еще? Конечно, он сделал плохо. Это он понимал.
Все уроки шли невесело.
Даже Митя Жуков, с которым они всегда были заодно, сказал:
— Зачем ты это? Завидно? Эх, ты-ы.
В этом «эх, ты-ы» было осуждение, а веснушки на Митином носу даже как будто вспыхнули от гнева. «Теперь он, пожалуй, раздружится со мной, — подумалось Коле, — а Катька, того и
Но Катя не пожаловалась. Это увеличило его уважение к ней.
Когда кончились уроки и все пошли домой, он догнал Катю и торопливо заговорил:
— Я согласен. Ну, ты говорила, чтобы карту переделывать вместе. Я согласен.
— Чью? — спросила она. — Твою или мою?
— Обе. И твою, и мою.
Она подумала, а потом сказала:
— Ладно. Тогда приходи ко мне.
Коля был озадачен. Недоставало только того, чтобы он пошел к этой девчонке! Но, сознавая себя виноватым, он ответил:
— Хорошо, приду.
Идти ему, однако, не хотелось. Может быть, соврать, что, мол, некогда было или еще что-нибудь? Но врать Коля не любил. «Нет, уж надо идти», — решил он, вздыхая.
Когда стало смеркаться, он был уже у Кати.
Встретил его Катин отец. Он был весь бритый. Только брови оставались нетронутыми и до того они были черны, что даже не верилось, что Катя, такая беленькая, — его дочь. Но нужно было только всмотреться в его глаза, небольшие, приветливые, темнокарие, чтобы понять это. У Кати были точно такие же, и они так хорошо освещали ее лицо, что даже как-то забывалось, что нос у ней был широковат и немножко разляпист.
— Здравствуй, Коля, — сказал Катин отец, — а ты, оказывается, большой забияка.
«Отцу наговорила, не выдержала», — обиделся Коля.
Он стоял на маленьком круглом коврике у двери, смотрел на облупленные носки своих ботинок и думал о том: а уж не убежать ли? Не уйти ли, чем выслушивать тут всякие наставления?
— Ну, ничего, — заговорил между тем Катин отец. — После разберемся, проходи!
Коля был усажен в глубокое кресло, спинка которого приходилась как раз на уровне его хохолка. Сидеть было неудобно, потому что неловко было повертываться в разные стороны. А без этого как же? Ведь надо было рассмотреть все, что находилось в комнате: фотографии, картину в масляных красках, изображающую густой тенистый лес, и особенно один предмет — великолепную модель корабля, от которой Коля долго не мог отвести восхищенного взгляда. На корабле было все: и строгие мачты, уходящие ввысь, и крохотная, но точь-в-точь как настоящая, капитанская рубка, и, как показалось Коле, грозно наведенные на врага черные пушки.
— Что, любопытно? — спросил Катин отец. — Хороша штука?
— Хороша, — ответил Коля. — А это кто сделал?
— А это я сделал, когда был вот маленько побольше тебя. Хочешь, и тебя научу?
Коля, конечно, хотел. Еще бы!
— А вы кто же, моряк? — спросил он.
— Я? Я, видишь ли, корабельный мастер. А зовут меня Григорий Евсеевич. Понял?
Он подвинулся ближе к Коле и положил на стол свою руку, сильную, как у борца.