Дружище Тобик (сборник)
Шрифт:
Я не спешил… Эрих ждал и, пропустив меня, пошёл сзади, насвистывая: «Марианна, хаст ду блонде хааре…», подталкивая меня в спину своей проклятой тросточкой.
Никелированная, тонкая, не толще шомпола, она оставляла кровавые отметины на головах и спинах пленных.
Эрих зря не придёт. Нетрудно догадаться, куда вёл меня Косой. Я видел вопросительные, тревожные взгляды пленных. Многие отворачивали лица.
Мне показалось, что Андрей безнадёжно махнул рукой, когда я проходил мимо.
Асфальтовый дворик
В аккуратном домике чистый, будто в больнице, коридор. В конце — дверь. Вот туда-то и втолкнул меня Эрих.
За столом сидел Беккер. Он был хорошо выбрит и, как всегда, в перчатках. Его тонкие губы на худом бабьем лице плотно сжаты.
Беккер молчал. Я не смотрел на него, и, по-моему, он не смотрел на меня. В комнате был стол, два стула и лампочка над дверью — вот и всё. Дверь двойная, обита клеёнкой.
Я смотрел в угол, вправо от Беккера.
Крепко сжал зубы, унимая противную дрожь.
Вдруг он встал, прошёлся по комнате и остановился близко, почти касаясь меня твёрдой кобурой пистолета на ярко-жёлтом блестящем ремне.
— Я имею три вопрос… Ерст: дилинбургский завод три дня не работал для фронт. Кто сломал машин на электростанции? Цвайте: кто и чем делаль ключ от дверь? Дритте: расскажешь всё, получишь у шеф-кох Ивальд большой круглый котелок картошки и кусок колбаса. У меня есть сведений — ты всё знаешь.
Он сел за стол, я молчал, глядя в угол. Сегодня он намного злее обычного.
— Я не гестапо и не эсэс, я офицер, но тебе будет плох. Бить палкой по голове, как дурак Эрих, — нет! Я из хорошей семьи и жил в Руслянд. Говори — я жду. Садись.
Какие-то ненужные мысли путались в голове. «Наверно, уже раздают баланду?» Перед глазами унылое лицо Андрея и его рука, прочертившая в воздухе выразительный жест. Наверно, они боятся, что выдам… Я взглянул на Беккера.
— Хочешь курить? Я кивнул.
Он вытащил из нагрудного кармана сигарету и дал мне. Я затянулся. Трава травой, но голова пошла кругом.
— Ну?!
Я молчал.
— Ты не выйдешь из этой комнаты, пока не скажешь или не напишешь. Вот тебе бумага и карандаш. Я приду через час.
Он вышел. Вошёл Эрих, сел за стол и, не обращая на меня внимания, засвистел, стуча в такт руками по столу. Потом он снимал пылинки с мундира, долго и аккуратно. Был он тощ и бледен. Чёрная повязка наискось — память русской зимы 1941/42 года.
Эрих взглянул на часы и начал есть бутерброд. Колбаса была красная, как запёкшаяся кровь. Никогда раньше я не видел такой колбасы. Из чего они её делают? Он ел нудно, долго и потом докурил кусочек сигары из вонючей травы. Мне опять захотелось курить. Есть уже давным-давно не хотелось, с начала плена. Была только боль в желудке и слабость.
Пришёл Беккер. Эрих вышел. «Так! — он посмотрел на чистый лист бумаги. — У меня время есть, и ты напишешь или расскажешь».
Он постоял около меня, покачиваясь на носках, и снова вышел. Опять вошёл Эрих. И опять сидел и свистел, а лист бумаги по-прежнему лежал на столе, то приближаясь, то отдаляясь белым пятном.
Беккер шутить не любит.
Костю по его приказанию расстреляли на глазах у всего лагеря за попытку к бегству, а Морозова отправили в страшные каменоломни за то, что он залез в подвал с солдатской картошкой. А сколько пленных он отправил в ад эсэсовских лагерей, откуда не возвращаются. И всё это он делал спокойно и «чисто».
А собака Лорд, с которой он, Беккер, не расстаётся! Высокий чёрный датский дог. Особенно страшной была его огромная голова, мрачная и злобная. Остальные лагерные псы при виде её скулили и поджимали хвосты. Лорд особенно ненавидел пленных — результат специальной дрессировки. От его гладкой кожи не пахло псиной. Беккер каждое утро сам чистит его пылесосом; пёс никогда не пройдёт по луже — обходит стороной.
Одно движение беккеровского пальца — и страшные клыки в тощем теле пленного, и не дай бог свалиться — сразу у лица его пасть. Все хорошо знали: пошевелишься — и зубы в горле. Так навсегда остался калекой со свёрнутой шеей Венька Щёголев, ленинградец. Он плюнул в лицо Беккеру, когда секли Морозова перед отправкой в каменоломни.
Я сидел на стуле, когда снова вошёл Беккер и посмотрел на чистый лист.
— Эрих раус!
Одноглазый пулей выскочил.
— Лорд райн!
Я вздрогнул и встал со стула.
В комнату с рычаньем ворвался Лорд. Он сразу заполнил всю комнату.
Я прижался к стене.
— Ду, швайн. Побудешь с ним. Щёлкнул замок.
Пёс стоял весь напружинившийся, готовый к прыжку. В его глазах под нависшим лбом вспыхивали зелёные огоньки. Я плотно припечатался к стене, руки крепко прижал к телу. Первые секунды всё было как в тумане — дико и страшно.
Прошло какое-то время. Пёс смотрел на меня пристально, глухо рыча.
Я пошевельнул рукой, и он сразу рванулся. Я замер.
Опять мы неподвижны друг против друга.
Заныла поясница, её словно прокалывали острыми иголками, руки стали тяжёлыми. Я видел неширокую сильную грудь, мощные ноги с проступающими под гладкой кожей жилами, несимметрично большую голову, острые, как у рыси, уши, отвисающие щеки и огромную полуоткрытую пасть, заполненную синеватым языком.
Надо смотреть ему в глаза, говорил я себе. Было трудно это сделать и страшно, но ничего не оставалось. Я заставил себя посмотреть в зелёные глаза зверя. Наши взгляды скрестились. Теперь я смотрел до боли, стараясь не мигать. Он тоже не отводил свои налитые злобой глаза.