Друзья и соседи
Шрифт:
С большим удовольствием, — сказал Бармин. — Особенно если повод для новой нашей встречи будет не такой, как нынче.
— Не возражаю, — улыбаясь, сказал доктор уже в дверях.
Записка лежала на полу. Бармин вошёл в квартиру и увидел — на тёмном паркете белый квадратик. Это Варино изобретение. Она сказала: «Приходя домой, ты, как всегда, целиком и полностью погружён в свои мысли. Тебе даже в голову не придёт взглянуть на столик, к тому же он всегда завален конвертами, повестками, приглашениями. А тут всё просто — на полу записку нельзя не заметить».
Бармин
Ц. В. — целую Варя.
Бармин снял пиджак, надел пижамную куртку. «Интересно, а если бы Александр Семёнович не позвонил, она бы сама это заметила?»
Он зажёг газ, прошёл в ванную и, когда мыл руки, внимательно посмотрел на себя в зеркало. Да, вид не так чтобы очень. Нет, оказывается, всё-таки не он самый сильный человек планеты.
По идее — мастер сатиры и юмора должен олицетворять душевное здоровье и пышущий оптимизм. А он? Ничего похожего. Ну, хорошо, допустим, что это так. Но человек, так сказать, внутренне весёлый вполне может выглядеть озабоченным, серьёзным, даже грустным. Тем неожиданней его мгновенные перевоплощения на сцене. Никакого грима, своё лицо, но как оно меняется, было грустным, стало озорным, наконец просто смешным.
Пока на плите доходил до нужной кондиции грибной суп, Бармин просмотрел почту. Прислали приглашение принять участие в работе жюри телевизионной передачи. Необходимо принять участие, он обещал, а сутки, по некоторым данным, — это всего двадцать четыре часа… Было несколько добрых, приятных писем от зрителей, среди них одно забавное. Человек ушёл на пенсию и желает поделиться с народом своим богатым запасом весёлых житейских впечатлений; «Хочу развивать среди окружающего населения моменты хорошего настроения». Бармин улыбнулся: у него с пенсионером общие творческие цели — развивать атмосферу хорошего настроения.
Он пообедал. Убрал за собой. Подставил сперва глубокую, затем мелкую тарелку под сильную струю горячей воды. Прогрессивный метод мойки посуды. Удобно, быстро, надёжно.
После обеда он прилёг отдохнуть. Совет Вари не просто совет, это и руководящее указание. Он не спеша, со вкусом закурил, взял газету, включил торшер и сразу же выключил — слишком яркий свет, и вообще, пожалуй, лучше немного подремать или полежать с закрытыми глазами и постараться ни о чём не думать.
В квартире было тихо. Неожиданно послышались мягкие звуки рояля. Откуда?… Ага, понятно — радио на кухне.
Пусть себе играет, пусть. Как-то спокойней на душе, когда издали доносится музыка, а если исполняется что-то знакомое, тогда совсем хорошо — слушаешь и мысленно опережаешь движение мелодии: сейчас будет это место — та-ри-ра-рам… И потом это — та-ри-ра-ра…
Была бы полная тишина, он непременно стал бы прислушиваться к самому себе. В таких случаях иногда начинает казаться, что тебе слышны глуховатые толчки сердца и даже медленный ток крови. Впрочем, это, конечно, чистая фантазия. Ток крови можно ещё как-то вообразить, но не услышать.
Была бы дома Варя, они поговорили бы о том о сём, и затем Варя обязательно вышла бы на главную тему, от которой, как от ствола, тянутся затейливые ветви. Начала бы она с того, что он себя совершенно не щадит, и даже посторонние люди говорили ей, что лично они видели, как он на протяжении одного спектакля меняет две, а то и три сорочки. Так нельзя. Это работа на износ. Он должен подумать о себе, о Варе, о Кольке, о Наташе, у которой есть муж Вадим и сын Алёшка. Мальчику седьмой год, он того и гляди отвыкнет от мамы с папой, они с утра до вечера пропадают в театре, репетируют и играют, играют и репетируют.
Он бы терпеливо слушал и кивал, улыбался бы своей кроткой, обезоруживающей улыбкой, а Варя, трагически воздевая руки к потолку, произносила бы знакомые слова: «Боже мой! У людей мужья как мужья. Почему мне так не повезло в жизни? Почему, когда я нахожусь рядом с тобой, мне кажется, что я включена в сеть высокого напряжения. Пойми же, я рассчитана на сто двадцать семь вольт, а меня включили на двести двадцать. Сколько это может продолжаться? Я тебя спрашиваю!»
А может, она права? В самом деле — сколько это может продолжаться?…
Началось это давно. Они уже сыграли серебряную свадьбу. Было многолюдно и очень весело. Оказалось, у них масса друзей. Произносились тосты, говорили разные слова. Варя танцевала с Колькой, а он с Наташей. Наташа старшая, в ней такая милая женственность, а Колька — тот весь из углов и при этом страшно похож на обоих, на отца и на мать.
Бармин потянулся за сигаретой. Будь здесь Варя, она не преминула бы сказать: «Тебе кланялся завод «Компрессор». На их языке намёков это означало — из окна видна труба завода, которая порой изрядно дымит. В ответ на Варину реплику Бармин удержался бы, не закурил, но обязательно ответил бы: «Спасибо. А тебе кланялся Макаренко». Имелся в виду известный воспитатель «трудных» ребят, автор «Педагогической поэмы». До чего же они привыкли друг к другу. И то, что в их долгой совместной жизни иной раз случались ссоры и было не всё так уж благополучно, не отдаляло, а, как ни странно, ещё больше сближало их. Кто-то из друзей однажды сказал: «На зеркально-гладкой дороге машина чувствует себя неуверенно, ею трудно управлять, а если дорога ровная, но при этом слегка шероховатая — усиливается сцепление, машина на любой скорости проходит виражи, надёжно тормозит и меньше рискует свалиться в кювет». Тогда же вспыхнула шумная и довольно бессмысленная дискуссия — кто машина и кто дорога, но, поскольку мнения разделились, дискуссия эта так и осталась неоконченной.
Зазвонил телефон. Бармин снял трубку,
— Я вас слушаю…
На другом конце провода послышался приглушённый шёпот, и после короткой паузы раздался громкий детский голос:
— Здорово, дед!
Бармин улыбнулся и ответил преувеличенно дряхлым скрипучим фальцетом:
— Здравствуй, внучек!.. Как живёшь-поживаешь?
— Отлично поживаю, — доложил Алёшка, с готовностью включаясь в привычную игру, — а как ты себя чувствуешь, дед? Ноют старые кости?