Друзья и враги Анатолия Русакова(изд.1965)

Тушкан Георгий Павлович

Но вся эта речь — только для молодых, такого, как Чума, словами не переубедишь… А напоследок он обещает Чуме открыть, только ему и только на ухо, некую сверхтайну, как бы это поубедительней сыграть… именно для этого момента удобно лежит в левом грудном кармане его пиджака взятый со стола финский нож!..

12

В одном из кабинетов уголовного розыска только что закончилось краткое оперативное совещание. Все отправились на задание, и только Корсаков сидел в ожидании перед телефонами. Настольная лампа освещала план города, развернутый на столе, какие-то чертежи,

сделанные карандашом, исписанные листы бумаги, фотографии. Руки, отдыхая, лежали на столе.

Почти всегда дела, которыми занимался Корсаков, были особой сложности, о них никогда не писали в газетах.

Чуму ловил не он, а другие, и поймать его не удавалось. В Куйбышеве, месяца три назад, шайка Чумы совершила бандитский налет на почтовое отделение, убила двух человек… Теперь Корсаков занялся делом Чумы и узнал о нем многое. И вдруг — похищен Анатолий. Только что Юра Кубышкин сообщил, что Русаков жив и находится в каком-то подвале. Но где этот дом? На какой улице?

Очень пригодились показания Елены Троицкой о подробностях борьбы Анатолия с преступниками. Корсаков ждал необходимых ему сообщений от «скорой помощи» и других медицинских учреждений. Сообщения были разные: у одного пострадавшего оказался перелом правой руки в предплечье. Выяснили — алкоголик, старик. Еще у одного была сломана левая рука. Проверили — рабочий, на руку свалился блок. Снова зазвонил телефон. В Замоскворечье вызвана карета «скорой помощи» к пострадавшему. Молодой мужчина. Правая рука сломана в локте. Сообщил не он, а соседка. Пострадавший ругается, не хочет ехать в больницу.

Корсаков узнал адрес и тотчас помчался. Увидев пострадавшего, он сразу понял, что это один из нападавших, и выслал всех из комнаты. Какой разговор произошел между ними — неизвестно, но отсюда сразу же Корсаков поехал по новому адресу. В подвальную комнату он с работниками уголовного розыска прибыл после того, как преступники покинули ее. Старик сосед был напуган и говорил не переставая.

Да, живет здесь один. А черт его знает кто. Грубиян. Они в ссоре. Да, были сегодня гости, шумели, он даже предупреждал их, что время за полночь. Все уехали минут десять назад. Да, были и молодые, а кто — не знаю… Ему ни к чему совать нос в чужие дела. Так спокойнее. Чего-то болтали: Фили, Измайлово… У старика хитро поблескивали глазки. Мол, ищи ветра в поле…

Сюда сотрудник милиции привез Юрия Кубышкина. Запеленговать радиотелефон в такое короткое время было трудно, почти невозможно. Корсаков знал, что ожидает Анатолия Русакова. Только бы не опоздать. Надо же было, чтобы Анатолий забыл предупредить дежурного! Но старик сболтнул: Измайлово… В Фили он поедет с одной из оперативных групп сам, А две группы пусть пошлют в Измайлово.

13

Удивительно, как сознание смертельной опасности замораживает одних и горячит других. Пока Анатолий готовил вдохновенную речь, на поляне появился какой-то человек. Его поставили перед Чумой. То, что услышал Анатолий, было так дико, что он забыл о своей речи.

— Поимейте сожаление, — хрипло говорил стоявший перед Чумой. — Чем хотите клянусь, на своего руку не подниму, никогда! — Он откашлялся. — Ведь я никого не завалил. А когда в школе Русаков предлагал помощь, я послал его помощь подальше.

«Шелгунов! — с ужасом, отвращением и сожалением узнал Анатолий. — Так вот где снова довелось встретиться!»

— Почему переметнулся?

— Так еще до лагеря я хворал почками. В тюрьме меня «учили» блатные, почки отбили. А в лагере стали лечить. А потом долечивали в Москве, в поликлинике, познакомился там с фельдшерицей Соней. Она училась в вечерней школе, и я за компанию…

— А почему ты сам по себе воровать начал, а мне ни сотни не принес? — спросил Чума. — А почему, — продолжал Чума, — если ты «завязал», ушел от нас, то снова воровать начал?

— Так ведь деньги понадобились.

— А ты забыл воровской закон, что если кого воры научили воровать и тот «завязывает», то ему запрещается пользоваться этой наукой только для себя, не давая «положенного» старшему?

— Да ведь я готов любую дань платить, любой штраф получайте…

— Это все цветочки, а «Мокрую палубу» в Сокольниках, гад, забыл? — зло спросил Чума, напоминая о чем-то страшном. — А ну, Огурец, пусть Хозяин и Красавчик и кто-либо из молодых заделают ему, что полагается.

К Шелгунову подошли трое. Он ринулся к Чуме. Анатолий так и не понял зачем.

Тот, скорее, машинально вытянул вперед руку, и Анатолий заметил блеснувшее лезвие ножа. Шелгунов болезненно вскрикнул и пошатнулся.

Неожиданно какой-то бандит подхватил Анатолия под мышки. Раненая нога волочилась по земле, каждый толчок отзывался болью. Анатолий запустил руку назад, схватил тащившего за ногу, но рывок оказался недостаточно сильным, чтобы опрокинуть того.

— Спокойнее, свои! — чуть слышно прошептал кто-то. — Стоять!. Бросай оружие! — раздался знакомый голос. — Все окружены. Кто побежит — будем стрелять!

С разных сторон вспыхнули сильные электрические фонарики, освещая толпившихся на поляне преступников. Кто-то крикнул: «Рви когти!», «Полундра!», кто-то метнулся к кустам.

В темноте послышались отчаянные вопли:

— Сдаюсь, отзовите собаку!

Спокойный голос отвечал:

— Лежи, не шевелись!

— Хватайте Чуму! Хватайте! — закричал Анатолий, порываясь вскочить. — Он в кресле, на поляне!

— Лежи спокойно! — прикрикнул стоявший возле Анатолия.

Милиция разоружила преступников. Обнаружили труп. Корсаков спросил:

— Кто убил Шелгунова?

Чума что-то шепнул Огурцу, тот другим. Это был приказ не выдавать убийцу. Но Анатолий крикнул:

— Чума убил, сам убил, своей рукой!

Огурец, усмехаясь, заявил:

— Чего он там брешет… Ладно уж, засыпался я… Я убил.

Ему надели наручники.

На улице стояли милицейские машины. В них усаживали пойманных. Чуму и Огурца рассадили по разным машинам. Юра Кубышкин подбежал к Анатолию и без слов, радостно смеясь, долго тряс ему руку.

— Где Лика? — спросил Анатолий.

— Дома, сидит у телефона. Ты сам ей позвонишь.

Подвели Боба. Одетый в потрепанную, не по росту одежду, с расцарапанной скулой, он стоял, понурив голову, и всхлипывал, вытирая слезы кулаком.