Друзья из берлоги
Шрифт:
С.: Вот что меня обрадовало. В нашей корреспондентской памяти часто как бы порознь существуют люди первых месяцев сорок первого года и люди конца войны — люди Висло-Одерской, Силезской, Померанской, Берлинской, Пражской операций. А между тем гораздо чаще, чем на это можно было надеяться, на поверку оказывается, что и те и другие — одни и те же люди! Я обнаружил много имен, знакомых мне по первому году войны.
П.: Но были и грустные открытия?
С.: Да. И много. Очень часто с волнением берешь в руки «дело» знакомого человека, и, как удар, слово: убит.
Горевал, помню, узнав, что погибли сын и отец Кучеренко. В сорок четвертом в Тарнополе я познакомился с командиром дивизии полковником Николаем Пантелеймоновичем Кучеренко. Несколько часов провел на его командном пункте и случайно узнал: адъютант у него — собственный сын. Мне запомнились тогда солдатские строгие отношения между этими людьми… И вот архивный лист ну прямо выпал у меня из рук — убиты! Оба. Стал выяснять обстоятельства и из писем узнал: убиты одним снарядом на наблюдательном пункте. За пять недель до окончания войны.
П.: А теперь скажите, Константин Михайлович, чему главному лично Вас научила война?
С.: Ну, во-первых, не вешать носа даже при самых крайних обстоятельствах. Научила еще верить человеку. Научила не обещать того, что не сделаешь. Научила говорить «да» и «нет», когда трудно, и не искать убежища между «да» и «нет». Научила неприятию любой показухи — на войне за ней всегда стоит кровь людей. Научила не требовать от людей того, к чему ты сам не готов. Научился понимать: война — это меньше всего сборник приключений, это дело тяжелое, неуклюжее, во многих случаях совершающееся вовсе не так, как это первоначально было задумано.
В памяти остались не столько бои, сколько адский труд, пот, изнеможение. И в то же время важно было понять: война не есть одна сплошная опасность. Если бы было так — человек не выдержал бы напряжения не только года войны, но даже и двух недель. И писать войну, беря в ней только опасность и только геройство, — значит писать ее неверно. Среди военных будней много героизма, но и в самом героизме много будничного.
П.: Особая благодарность Вам от читателей Дневника за то, что не соблазнились поправить что-то задним числом, а опубликовали все, как видели, как чувствовали тогда. Признание автором своих ошибок, промахов, неверных по молодости суждений, признания, где струхнул, где оступился, необычайно укрепляют веру во все остальное, что узнаешь. Вы без колебаний оставляли в Дневниках все как есть?
С.: Вы знаете, Василий Михайлович, опасаясь соблазна что-то задним числом «улучшать», я, перепечатав Дневник, один экземпляр сразу заклеил в пакет и сдал в архив как документ-первоисточник. И вижу, правильно сделал.
Людям на войне приходилось нелегко. И как ни трудно вспоминать о тяжелом, но из уважения к людям, прошедшим через все это и все-таки победившим, нам, литераторам, не следует вычеркивать невеселые подробности ни из своей памяти, ни из своих книг. Иначе нам не будут верить.
П.: Будем заканчивать. Дневники — это культура, дисциплина, искренность… Что еще?
Симонов: Чувство такта и уважения к людям, попавшим в поле твоего зрения, стремление честно запечатлеть время, в котором ты живешь.
Песков: Спасибо Вам, Константин Михайлович, за эту беседу для молодежи, за ежедневный труд во время войны и после нее.
Спасибо!
Фото из архива В. Пескова. 8 мая 1977 г.
Пасека в Пальчиках
(Окно в природу)
Весна. В селе Пальчики из омшаника вынесли ульи. Молодой пасечник Владимир Кошка и трое учащихся пчеловодческой школы осматривают, как прошла зимовка у пчел. Обычная сцена на пасеке. И мало кто знает, что было время: пчел на зимовку не оставляли. Старинная пасека — это дуплянки (колоды), жилища, подобные тем, какие пчелы находят в природе и сами, поселяясь в дуплистых деревьях. На старинных пасеках извлечение меда было таким же, как в древнем бортничестве: соты выламывались, вырезались, пчелы при этом, конечно, гибли.
И каждое лето пасечник начинал все сначала: отыскивал рой, селил пчел в колодах, чтобы осенью, забирая накопленный мед, опять погубить пчелиную семью.
Человеку, который нашел способ, забирая мед, не губить пчел, поставлен памятник.
На пасеку в Пальчиках я попал, увидев с дороги этот памятник пчеловоду. Среди поля плотно друг к другу стояли ивы — хорошо заметный зеленый шатер. Под ними на холмике — каменный монумент. На нем имя — Прокопович Петр Иванович, даты рождения, смерти и — легкой резьбой по камню — пчела и цветок.
Уже на пасеке в Пальчиках, беседуя с отслужившим недавно в армии Владимиром Кошкой, я узнал, что именно в этом селе жил Прокопович и что рядом, в Батурине, в местном музее есть уголок, где можно узнать подробности жизни знаменитого пчеловода.
* * *
Дуплянки из липовых комлей. Простые и с очень искусной резьбой. Солнечные часы. Инструменты пчеловода прошлого века. И сам пчеловод на старинной картинке: внимательный глаз, висящие по-чумацки усы. Его изречения на отдельных таблицах, его труды, статьи о нем.
И его изобретение — первый улей, похожий на большой старинный комод…
Родился Петр Иванович Прокопович тут рядом, в селе Митченки, в 1775 году. Ни сам он, ни отец его, местный помещик, мысли не допускали о занятиях пчеловодством — это было крестьянское, стариковское дело. Жизнь молодого барина развивалась так: Киевская духовная академия (с мечтой о Московском университете). Военная служба. Разочарование службой и отставка в чине поручика. Гнев отца, не хотевшего этой отставки. Отказ сыну в наследстве… Именно в это время 24-летний Петр Прокопович на какой-то из пасек познакомился с жизнью пчелиной семьи и, как многие из пытливых людей, был покорен удивительно слаженной жизнью «медоносящих мух». Он покупает клочок земли, роет на ней землянку-жилище и ставит несколько первых дуплянок.