Друзья встречаются
Шрифт:
– Тяжел, черт!
– говорил он, присаживаясь на пол и шумно отдуваясь.
– Постой, сестрица, минутку!
Варя и сама не прочь была присесть на пол рядом с Шаховым, но только легонько прислонилась к стене.
В ванне Никишин потерял сознание, но вскоре пришел в себя и попросил пить. Шахов раздобыл ему стакан молока.
В тот же день товарищи перенесли его в палату, и здесь Шахов принялся за его ноги. Он терпеливо и подолгу растирал их изо дня в день, потом водил Никишина
– Шевелись, шевелись, душа на подпорках.
Пройдя несколько шагов, Никишин без сил опускался на чью-нибудь койку. Шахов присаживался рядом (он и сам был слаб), а за Никишина принимался кто-нибудь другой. Здесь все помогали друг другу. Окрепнув, Никишин, подобно Шахову, с которым близко сошелся, начал сам помогать слабым больным.
Однажды около полуночи одному из соседей Никишина по палате, привезенному недавно с запущенной цингой, стало особенно плохо. Он метался, стонал; товарищи, зная, что сегодня дежурит очень внимательная к тюремным больным сестра Головина, решили вызвать её.
Никишин, пробывший в Больничном городке около трёх месяцев и знавший все ходы и выходы, пошел разыскивать сестру. Прежде всего он заглянул в дежурку. Он увидел какого-то человека, которого раньше в Городке не встречал, но что-то знакомое показалось Никишину в его тонкой талии, узких плечах, в темной шевелюре.
– Сестрицы нет?
– спросил он, не входя в дежурку.
– Нет, - ответил незнакомец, поворачивая лицо к двери.
– Где же она?
– Никишин!
– воскликнул незнакомец.
– Николай!
– Вот, черт, - усмехнулся Никишин.
– Никак, Илюха Левин? Откуда взялся?
– Я к сестре… - ответил запинаясь Илюша.
– Она дежурная… Варя Головина, знаешь?…
Он покраснел. Он был взволнован этой неожиданной встречей. Но Никишин остался спокоен. Он был озабочен розысками дежурной сестры гораздо больше, чем нерешенными судьбами бывших однокашников. Из сказанного Илюшей ему важно было только одно слово «сестра», и он спросил:
– В которой она палате?
– Не знаю, - ответил Илюша рассеянно, - кажется, в седьмую вызвали.
– Ага, - кивнул Никишин, - ладно, - и повернулся, собираясь уходить.
– Постой!
– сказал Илюша.
– Куда же ты?
– Я сейчас!
– откликнулся Никишин из коридора.
– Ты подожди тут… Парень у нас один, морфию надо…
Прихрамывая, он направился в седьмую палату, оттуда в шестую, потом в перевязочную. Наконец он нашел Варю, вместе с нею вернулся в свою палату и до утра провозился с цинготным, позабыв о встрече с Илюшей.
Илюшу встреча с Никишиным сильно взволновала. Главное для него в этой встрече связано было не с воспоминаниями (хотя они и всплыли перед ним), а с тем новым, что в нём вызревало. Накапливалось это новое в последние дни приметно и особенно ощутимым стало со дня встречи с Власовым. Почему-то именно эта встреча, и особенно негромко сказанное «спасибо, товарищ», направили его помыслы в некое прочное и постоянное русло. Это было не совсем обычное «спасибо». Это не была личная благодарность за оказанную услугу. Это была общая и обязывающая благодарность от многих, которые делают то же дело, что Власов и Марк Осипович. Это было «спасибо» за ту пользу, которую он принес делу, а не только человеку в его случайной нужде. И Илюша чувствовал себя уже обязанным этому делу и сознавал, что благодарность заслужена очень малым и что не делать этого дела нельзя, ибо это нечестно.
И он начал делать его. Дважды пустил на ночевку скрывавшихся от контрразведки друзей Марка Осиповича и выгнал из дому Боровского. На чердаке дома он часто прятал приносимые Марком Осиповичем пачки листовок и другие документы.
Связь его с этим человеком становилась с каждым днем всё крепче. Сейчас Илюше очень хотелось рассказать Марку Осиповичу о Никишине и попытаться вместе с ним помочь Никишину.
Но именно в эти дни Марк Осипович вдруг исчез.
Не зная о причинах непривычно долгого отсутствия Марка Осиповича, Илюша досадовал на него, потом стал серьезно тревожиться и решил отправиться на розыски. Но оказалось, что он даже не знает, где живет Марк Осипович, который никогда не сообщал своего адреса, так же как никогда не назначал свиданий на стороне.
Он посоветовался с матерью.
– Некуда тебе идти, - сказала Софья Моисеевна печально.
– Ты думаешь?
– забеспокоился Илюша, понимая, в чем дело.
– Зачем думать, когда я знаю.
– Может быть, ты ошибаешься? Откуда ты можешь знать?
– Откуда?
– Софья Моисеевна с неудовольствием поглядела на сына.
– Конечна, я пошла в контрразведку и спросила, не арестовали ли вы большевика Вильнера и не отпустите ли вы его, потому что он хороший человек и только хочет, чтобы вы все подохли? Откуда? Как будто это так трудно узнать. Людей хватают каждый день. Его взяли в пятницу ночью.
Илюша Молчал. Софья Моисеевна спросила, вытирая фартуком набежавшие слезы.
– У тебя ничего от него нет? Документов каких-нибудь?
– Нет. Документов сейчас никаких нет. Только литографский камень.
– Камень я знаю. Он на чердаке. Наверху живут хозяева дома, туда не пойдут искать.
– Искать? О чем ты говоришь?
– О чем? Ты думаешь, не могут и к нам прийти контрразведчики?
– Пусть придут!
Голос его был глух. В глазах сверкнул злой огонек. Таким Софья Моисеевна никогда не видала сына.