Друзья встречаются
Шрифт:
– А к нам надолго?
– Завтра утром ухожу с полком.
– Куда?
– Да тут, недалеко. У вас под боком. На Юденича.
– Вот как!
Они говорили стоя. Она забыла пригласить его сесть. Помолчав с минуту, она сказала:
– Я рада вас видеть, Митя. И вам надо помыться, будем пить чай.
Геся вышла. Митя огляделся. Кухня была просторная, барская, в два окна, с большой кафельной
Митя с удивлением оглядел фантастическое соседство роскоши и нищеты. Взгляд его остановился на странном сооружении, стоящем на плите. Это был какой-то балдахин из портьер, осенявший наваленную на ящик горку одежды. Митя не успел понять назначения этой невиданной конструкции. Вошла Геся с охапкой досок и перекинутым через плечо полотенцем.
Она быстро растопила маленькую буржуйку и поставила на неё пузатый кофейник с чеканкой, с дужкой из слоновой кости, но темный от копоти и дыма. Митя спросил Гесю о странном смешении стилей в обстановке.
– Эта квартира раньше принадлежала банкиру Бернгардту, - сказала Геся равнодушно.
– Сперва жилищный отдел вселил нас к нему в одну комнату, а потом, когда хозяин бежал за границу, квартира заселилась, хотя и сейчас половина пустует. С нами тут живут ещё четверо - актер, водопроводчик и два брата-монтёра. По большей части, впрочем, все здесь в кухне толкутся, потому что здесь буржуйка и единственная на всех люстра.
Она указала на жестяную коптилку, и Митя вспомнил свою фронтовую землянку с такой же коптилкой. По-видимому, линия фронта имела большее протяжение, чем устанавливали официальные данные. Здесь, в бывшей банкирской квартире, ныне заселенной монтерами и водопроводчиком, тоже был фронт со своей борьбой, лишениями, своими разрушениями и победами.
И в то же время это был дом, оседлое жильё - тёплое и обжитое. И буржуйка, почти такая же, как во фронтовой землянке, горела здесь совсем иначе - она излучала покой и блаженную немоту. Он сел на пол и открыл дверцу. Геся присела на табурет и наклонилась к огню. По лицу её блуждали багровые тени.
– Ну вот, - сказала Геся, поднимаясь, - чайник готов. Отправляйтесь мыться.
– Что, что?
– переспросил Митя, следя за каждым движением Геси и, видимо, ничего не слыша.
– Мыться, - повторила Геся, - мыться. Поняли?
– Понял, - сказал Митя смущенно и поднялся на ноги.
Геся взяла коптилку, чайник, полотенце и провела его в ванную. Она вылила воду в кувшин, повесила полотенце на вешалку, выдвинула из-под ванны тазик и ушла.
– Жаль, мыла нет! Уж вы как-нибудь так, - сказала она, притворяя за собой дверь.
Ванная представляла
Это трюмо доставило Мите сомнительное удовольствие: впервые за последние два года он мог видеть своё отражение во весь рост и с обличительной точностью. Он с любопытством уставился на стоящего перед ним парня в перетянутой тонким ремнем гимнастерке и ватных штанах, запущенных в порыжевшие сапоги. Росту парень был среднего, в плечах широк (Митя не заметил, как пришла с годами эта ширина плеч). Стоял он на земле прочно, но особой статностью не отличался. Лицо, в едва заметных рябинках, заросло давно не бритой светлой бородкой; нос был несколько рыхл, глаза очень светлы, каштановые волосы сбиты комом. Он не получил удовольствия от лицезрения своей особы, но, отвернувшись от зеркала, невольно повел плечами, как бы проверяя ширину их, и покачался на мускулистых коротких ногах. Тело было сильным и сбитым, и он испытывал удовольствие от ощущения своей силы.
Он скинул гимнастерку и стал мыться. Когда горячая вода вышла, он стал плескаться в холодной. Потом он скинул сапоги, залез в ванну и сел на её край. Холодная вода колола горячие, слипшиеся на ногах пальцы. Он подставлял голову под кран, фыркал, кряхтел. Вода журча убегала в решетчатое отверстие на дне ванны и снова набегала из булькающих веселых кранов. Должно быть, он пробыл в ванной очень долго, потому что, когда он вернулся в кухню, чайник снова закипел.
– Какой же вы лохматый, - удивилась Геся, увидя его, - хоть бы причесались!
Она принесла ему расческу, но волосы не повиновались ей. Прическа никак не выходила. Геся, улыбаясь, следила за его движениями и вдруг сказала тихо, даже печально:
– А вы сильно изменились, Митя!
– Нет!
– сказал он, отводя глаза, боясь, что она поймет, что это «нет» относится к прежнему его отношению к ней.
Она усмехнулась и передернула накинутую на плечи старую кацавейку.
– Давайте-ка чай пить!
Он пил чай, и не из жестяной кружки или какой-нибудь консервной банки, а из настоящего, стеклянного стакана. И хотя чай был морковный, но казался он необыкновенно вкусным. За чаем Митя вспомнил, что захватил с собой сегодняшний и завтрашний паёк. Он тотчас выпотрошил полушубок и выложил на стол хлеб и сахар.
Хлеба было что-то около трех фунтов, чуть не трехнедельный паек петроградца. Что касается сахару, то он оказался совершенной роскошью, - Геся давно его не видала.
– Да вы богач, - сказала она, увидев эти дары.
– Я всегда был богачом!
– Ну-ну, не хвастайтесь! И уберите всё это обратно. Сахару я возьму кусочек, а хлеб забирайте, и без всяких разговоров. Вам на фронте нужней.
– Нужней!
– возмутился Митя, даже краснея от волнения.
– Да нам по полтора фунта на день дают, а вы тут на восьмушке сидите.
– А вы что думали, фронт на восьмушку посадить! И не кричите, пожалуйста, на меня!