Друзья встречаются
Шрифт:
Голос её был строг и ровен, и Митя тотчас умолк. Он не мог спорить с ней. Он смотрел на неё через стол, видел бледность и худобу её щек. Но ни бледность, ни худоба ничего не могли сделать с этим прекрасным лицом, как валенки и замурзанная кацавейка не могли скрыть её статности и прямоты осанки. Время и лишения, казалось, не коснулись её. Это была всё та же Геся, что и шесть лет назад… Та же синеватая чернота волос, гладко уложенных двумя скользящими к прозрачным ушам скатами; тот же чистый лоб и высокая белая шея; те же крупные, несколько резкие черты лица; те же глубоко вырезанные глазницы и прямой с легкой горбинкой нос… Митя опустил глаза и спросил откашливаясь:
–
– Да примерно так же, как вы.
– Он в какой сейчас армии?
– В первой, комиссаром дивизии.
– Сюда не наезжает?
– Прошлой осенью приезжал на четыре дня по делам. Теперь не знаю, когда будет. Пишет: «Дай вот Колчака в Тихий океан спихнуть, тогда». А до Тихого океана, знаете, Митя, не так уж близко.
– Да и не так далеко! А вы как тут устроились?
– Я в Петросовете. В здравотделе.
– Много работаете?
– Сколько могу. Я ведь очень связана сейчас… - Геся запнулась, потом быстро протянула руку к Митиному стакану.
– Дайте я вам ещё налью!
– Что ж, пожалуй, выпью, - сказал Митя, думая, чем бы таким она могла быть связана.
– Из стакана-то, черт знает, как пьется!
– Вот и хорошо. И пейте, если пьется. Мы сейчас ещё чайник согреем.
Геся встала из-за стола и, взяв чайник, подошла с ним к водопроводному крану. В кухне что-то пискнуло и закряхтело. Митя не понял, откуда исходит это странное кряхтенье, но Геся быстро обернулась и с беспокойством взглянула в сторону стоявшего на плите сооружения. Теперь оттуда явственно слышался детский плач. Геся поспешно завернула кран, поставила чайник на буржуйку и подошла к плите. Пальто и одеяло мигом сброшены были на табурет, и Митя увидел большой ящик от комода, новое назначение которого не оставляло теперь сомнений.
Забыв, о Мите, Геся что-то ворошила в ящике и приговаривала над ним. Митя остановившимися глазами следил за её движениями и вдруг услышал её тихий голос: «Хотите посмотреть?»
Митя на цыпочках подошел к плите и увидел маленькое личико и крошечный, совсем круглый в зевоте рот. Геся искоса глянула на Митю, потом ловким движением развернула ребенка. Розовое тельце закопошилось в белой належанной ямке. Геся взяла в руки забавно маленькие ступни и потянула за них.
– Вот какие мы большие!
– сказала она с гордостью, и лицо её покрылось румянцем. Она не смотрела на Митю, и он почувствовал себя несчастным.
– Шикарная девица!
– сказал он, стараясь быть веселым.
– Конечно, шикарная!
– сказала Геся, закутывая девочку в одеяльце.
– Как же её зовут?
– Зовут её Сонькой, по бабушке.
– Софья Сергеевна, - сказал Митя басом.
– Софья Сергеевна Новикова. Здорово!
– Здорово, здорово!
– повторяла Геся. А теперь вы идите-ка в прихожую, покурите, а мы будем ужинать.
Митя вышел. Геся взяла ребенка на руки, села, к столу, выдвинула из-под него низкую скамеечку, поставила на неё ноги и расстегнула старенькую ситцевую кофточку. Ребенок жадно вцепился в грудь и зачмокал. Геся оправила свободной рукой чепчик на маленькой голове и сказала тихо:
– Ешь, ешь, Софья Сергеевна! Расти большая, счастливая…
Митя стоял в темной прихожей и курил. В доме было тихо. Снова, как на лестнице, всё предстоящее показалось ему нереальным. И когда час спустя он вышел во двор, то был почти уверен, что всё это сон и бред. Как бы в подтверждение этого он нащупал в карманах полушубка хлеб и сахар, но тут же решил, что этот хлеб, незаметно возвращенный Гесей, и есть вещественное доказательство реальности происшедшего. Это её характер. Она остается и в нужде такой, какой была прежде. Впрочем, он не думал об этом «прежде». За эти два часа он ни разу не вспомнил прошлого. Живая Геся заслонила воспоминания о ней.
Он стоял под темной аркой ворот, забыв, зачем пришел сюда. Наконец вспомнил, что должен выйти на улицу, чтобы возвратиться к своему эшелону, и постучал в ворота. Тотчас зазвенели ключи, и давешний паренек распахнул прорезанную в воротах узкую дверку.
– Долго же ты, товарищ!
– сказал он, переминаясь от холода с ноги на ногу.
– А сам обещал…
– Вот что, - перебил его Митя.
– Будь другом, поднимись наверх и отдай в шестнадцатый номер, Новиковой.
Он вытащил из кармана хлеб и сахар и передал привратнику.
– Это после, - сказал паренек нетерпеливо.
– Сперва ты обещал.
– Нет, это сейчас, - нахмурился Митя, - а то, что сперва, то после!
Паренек вздохнул.
– Я моментом, - бросил он на лету.
– Ты смотри не уйди!
– Ладно!
– проворчал Митя и, забыв о пареньке, зашагал прочь. На углу он остановился в раздумье: что-то ещё нужно сделать или вспомнить… Она просила… Ах, да!
«Может быть, ваш полк после Юденича снова вернут к Архангельску, - говорила она, прощаясь.
– Может быть… Нет, не может быть, а обязательно… И когда вы возьмете Архангельск, то передайте привет маме, не забудьте же, маме, и Дане, и Илюше, всем, всем, и этому., как его… помните, в больницу привезли… Никишину… ему тоже».
– Ладно!
– ответил Митя.
– И Никишину… Обязательно…
Он ответил так, но думал о другом. И сейчас он думал о другом. О чём? Он и сам, пожалуй, не смог бы объяснить толком. Вот ворвались в его военные годы эти два часа - словно в одну книгу вклеили случайно листок из другой книги. И что теперь делать с этим другим листком? Вырвать его?
Комиссар Дмитрий Рыбаков поднял к темному ночному небу лицо и почувствовал нежное прикосновение легких снежинок к огрубевшим щекам. Не так ли коснулись его и эти два удивительных часа? Упрямо сведя брови к переносице, он застегнул плотней полушубок, оправил кобуру нагана и зашагал к вокзалу.
Около полуночи он вернулся к эшелону, а под утро вместе с полком выступил по направлению к Пулкову.
Перед самым выступлением он вспомнил о просьбе Геси передать приветы. Он невесело усмехнулся. Дорога его лежала в противоположную сторону от того пути, на котором он мог бы исполнить Гесины поручения. И всё же именно в эти дни Никишин получил первое за пять лет известие о давнем своём друге.