Дрянной декан
Шрифт:
– Извинения. Точнее, это я хотела извиниться, – поправилась я, видя, что бедный мужчина готов поперхнуться от возмущения. – Вам не обязательно.
Декан приподнял бровь.
– Прошу прощения, что так бестактно влезла в вашу жизнь. Мой звонок был абсолютно неприемлем, – произнесла я с ощущением, будто подхожу к краю обрыва и собираюсь сброситься вниз. Поначалу было сложно, слова рождались с трудом, но чем больше я говорила, тем легче лилась речь, а на душе становилось чище. – Я вспоминаю о том, что случилось, днями и ночами, и никак не могу простить себя за то, что натворила. Конечно,
Я вдруг почувствовала, что мне не хватает воздуха. Оказалось, весь этот монолог я произнесла на одном дыхании. Голова слегка подкруживалась, живот крутило от волнения, во рту образовался филиал обезвоженной пустыни. Никогда не думала, что говорить о своих чувствах в открытую – так энергозатратно. Я схватила стакан с чаем и залпом осушила его наполовину. Кажется, он был почти кипятошный и с неразмешанным сахаром, мне было все равно. Декан даже бровью не повел.
– Мы с Ромой любим друг друга. И сейчас, когда случившееся уже случилось, и ничего нельзя исправить, – продолжила я заплетающимся языком, – нам с вами придется… Попытаться поладить?
Силы покинули меня. Последние два слова я пропищала, сгорая от страха и стыда. Получилась практически исповедь. Осталось только проверить, подействовала она на Верстовского, или нет.
– Сомневаюсь, что у нас получится, – Эдуардович покачал головой и откинулся на спинку стула, оставив многострадальный обед в покое. Впрочем, сказал он это спокойно, что уже было неплохо.
Но радоваться я не спешила. Мой взгляд упал на большие настенные часы: не знаю, что там у Верстовского в расписании, а я на следующую пару уже опоздала.
– Да и насчет вас с Романом сомневаюсь еще больше. Он… не подходит вам, Маргарита.
Стало тихо. Внезапно оказалось, что обеденный зал за время разговора почти опустел. Лишь в соседнем помещении гремели тарелками работницы столовой, да завывал ветер с той стороны старинных деревянных рам. Обожженная гортань начала тихонечко вопить от боли.
– А мне казалось, что времена классового неравенства остались позади… – пробормотала я. Наверно, меня никогда не перестанет мучить комплекс неполноценности после того, как довелось побывать в загородном доме Верстовских.
– Что?
– Я хотела сказать, что достойна вашего сына, Эдуард Вениаминович. И попробую вам это доказать.
Уильям несравненный, у меня помутился рассудок? Что за странные речи извергаются из уст моих несовершенных? Не хватало только встать на одно колено и торжественно молить декана отдать мне руку и сердце его сына!
Отец Ромки долго и оценивающе изучал меня. Я проявила твердость и ответила тем же самым. Раз уж решила войти в доверие к декану – значит и познакомиться с ним настоящим тоже пора. Намеренно вглядывалась в кажущиеся на первый взгляд жесткими черты лица: высокие скулы, гладковыбритые впалые щеки с еле заметными тенями щетины над верхней губой и в уголках рта. Волевой подбородок и глубоко посаженные глаза под красивыми черными бровями. Волосы у него были каштановые, как и у сына, только чуть подлиннее. Сколько ни всматривалась,
В конце концов сам Верстовский смутился от столь пристального внимания. Усмехнулся, как мне показалось, достаточно горько, и будто бы смягчился.
– В пятницу состоится Осенний бал. Это важное событие в жизни нашего заведения. Вы ведь подготовили себе костюм?
11.1. "Грязные любовники"
Он покраснел, сгорая от стыда,
Но в нем молчит свинцовое желанье.
Она, как уголь в пламени, цветет,
Он красен от стыда, но в страсти – лед!
(“Венера и Адонис”, У. Шекспир)
Осенний костюмированный бал… Хэллоуин, подогнанный под нужды литераторов и заключенный в рамки “приличности”. Хотя и нужды там особенно не было – мотивы чисто поразвлечься. Уж что-что, а веселиться и интересно проводить время будущие и бывшие писатели очень любили. Настолько, что о необходимости костюма мне теперь говорит не только Юлька, но и сам декан…
Видимо, я еще не прониклась духом заведения, но что-то во мне протестовало против этого события. Может, оттого, что мой личный праздник все откладывался и откладывался? У Ромы появилась новая уважительная причина избегать общения со мной – его музыкальной группе одобрили выступление на балу. Так что отныне он все свободное время репетировал, теперь уже с разрешения вышестоящих инстанций.
Среда, четверг и первая половина пятничного дня оказались смазанными из-за предчувствия наступающего мероприятия. Костюмированная лихорадка захватила всех, даже преподавателей – занятия проходили вяло и спокойно. Разговоров только и было, что о затейливых фэшн-решениях, а в глазах студентов горел фанатичный огонь. С четверга закрыли большую столовую, где планировалось провести бал, и студенты были вынуждены ютиться в крошечных кафе и беспрестанно атаковать тележку с хот-догами: продавщица была на грани нервного срыва от усталости и внезапно свалившейся на нее выручки.
Когда Стасян, стоящий перед нами в очереди, попросил ее чуть ускориться, она зыркнула на него так, что стало ясно – одно лишнее слово, и хот-дог с размаху вставится в не приспособленное для хот-догов место.
– Не может быть… – проговорила Юлька, когда час икс наконец настал, и мы встретились “при параде” внутри дамской комнаты. Сама она минут двадцать толкалась в тесной кабинке, к которым тоже выстроилась целая очередь, и наконец явилась на свет в образе похотливой монашки. – Ты ведь сказала, что у тебя есть наряд?!
– Верно, это он и есть, – я одернула длинное бежевое платье с разрезом до середины бедра. Из соседнего туалета, страшно матерясь, вывалилась грузноватая фея Винкс с париком на голове и пакетами в руках. Некоторые переодевались прямо около рукомойников. Вокруг то и дело вспыхивали оголенные спины, перетянутые полосками бюстгальтеров, мелькали ноги, затянутые в прозрачный капрон колготок. В углах туалета скопились осыпавшиеся с цыганским костюмов пайетки, на зеркале сиял след, оставленный блестками в аэрозоли.