Дубинушка
Шрифт:
Выслушал меня начальник лагеря, помолчал в раздумье, а потом решительно поднялся из-за стола, сказал:
— Видно, не зря ты, Вячеслав, журналистом работал: много ты знаешь, а ещё больше понимаешь. А теперь вот о чём я тебя попрошу: иди-ка ты к себе в барак и никому о нашем разговоре ни слова. А я постараюсь раньше срока выпустить тебя на свободу.
И когда я, поблагодарив его, выходил, остановил меня и тихо проговорил:
— Будь осторожнее, Вячеслав. Кукиш против власти держи в кармане.
Спросил Евгений:
— У тебя еда есть?
— Есть, а вы что — есть хотите?
— Ну, ты же, все-таки, как бы гость у нас. Завтра ко мне в дом переходи. Он тут рядом.
— Да нет, дядя Жень, я тут буду жить. За лето обустрою себе вот этот дворец…
Евгений покачал головой.
— Ну, Вячеслав, и замахнулся ты. Храм… Да он, родимый, вон какой! Разве один-то осилишь?
— Осилю, — ещё раз пообещал Вячеслав. — Человек многое может сделать, если воля Божья на то будет.
— Вижу я, крепко ты поверил в Бога. Мне такой веры не хватает.
— Сейчас нельзя без Бога, — убеждённо говорил Вячеслав. — На землю нашу беда свалилась, а когда беда, то и нельзя без Бога. Нам оккупантов новых без Бога не одолеть. Есть ли он в небесах, нет ли его — не знаю, но в одном уверен: в душе каждого русского человека Бог теперь должен быть. Вера сплотит нас, другой силы нет.
— Ну, ладно, я пойду спать, — сказал Евгений, — а ты, Вячеслав, можешь рассчитывать на меня. Я-то, чем смогу, всегда тебе помогать буду, а там, может, и другие придут на подмогу. За казаков не ручаюсь, а вот дети непременно помогать будут. Опять же и верующих у нас много, они тебя своей заботой не оставят. Ну, бывай. До завтра.
Дома он застал мир и согласие. Татьяна мыла голову Василию, была весела, смеялась — значит, деток городских бездомных приняла. «Она и во всём такая, добрая», — подумал Евгений, и на душе его, радостно возбуждённой от встречи с Вячеславом, стало ещё теплее.
Утром Татьяна пошла на работу, а Евгений — к Марии. Подметал двор, в сарае поправлял штабеля дров, забивал куском фанеры кем-то разбитое стекло. За спиной раздался голос Марии:
— Пап, а чегой-то этот генеральский племянничек за такой свой труд не захотел взять с нас плату?
Евгений положил на подоконник молоток, не сразу и неспешно заговорил:
— Я и сам не могу тебе объяснить такой замысловатый ребус. Труд он затратил вон какой! Да и мастер, по всему видно, не чета нашинским, а вот платы не взял. Да и умом он, видимо, человек какой-то необычный. Говорит мало, а если и скажет, так это уж к месту, и слова находит круглые, ко всему подходящие. Я уж на что человек бывалый, ко всякой компании привычный, а тут и сам стал робеть. Стеснялся его, значит. М-да-а… Пример для наших краёв и обычаев незнаемый. И как поступить с таким человеком — наш казачий люд тоже ума не приложит.
— А я так думаю, что в деньгах он нуждается, но гордый и показать свою нужду никому не хочет. Я вот завтра пойду к нему и скажу: работала на рынке и деньги у меня есть. А труд я такой от него задаром принять не могу. Одним словом, найду я, как поговорить с ним.
Счастливая своей такой придумкой, она легла спать. Отец лег в другой комнате на диване. Мария снов никаких не видела, а утром, наскоро позавтракав, пошла на другой край станицы к генеральскому дому.
Встретил её у калитки генерал. Он держал за ручки алюминиевую кастрюлю с только что сваренной картошкой.
— Куда это вы?
— К соседу моему, Васильку. Он из города привёз двух сироток. Вот — сварили для них картошку.
— А у него мама есть.
— Мама есть, да она на работе. По двое суток её не бывает дома.
— А можно, и я с вами?
— Конечно, ребята рады будут.
И она пошла за генералом посмотреть на ребят, про которых уж слышала разные рассказы.
— А это правда, что их родителей в Италию увезли?
— Будто правда, но только я их об этом не спрашиваю. Не хочу бередить больную рану.
Ребята встретили их криками радости:
— Нам завтрак несут. Завтрак!
Тимофей и Зоя сели на лавку под иконами, а Василёк доставал из холодильника постное масло, хлеб, нарезанный аккуратными ломтями, тарелку с белорусскими конфетами коровкой. Продукты он покупал на деньги, оставляемые мамой и выделяемые для беспризорных ребят генералом из своей «военной пенсии», а она у него, как говорили станичники, большая. Страшный человек Ельцин будто бы сильно боялся генералов и потому положил для них большую зарплату и большую пенсию.
Мария, как только вошла в дом, так сразу и заметила, что ребята только что проснулись и ещё не умывались. Склонилась над Зоей, ласково спросила:
— Ты сегодня не умывалась. Хочешь, я тебя умою.
Девочка замотала головой: нет, она не хочет умываться. И тогда Мария склонилась над ней ещё ниже, в ухо прошептала:
— Девочка должна быть аккуратной и чистенькой. Пойдём к умывальнику.
Девочка слезла с лавки и пошла за гостьей. Она уже успела разглядеть на руке красивой и ласковой тёти перстень со светящимся камнем, а в ушах большие, точно колёсики от игрушечного автомобиля, серьги. От тёти хорошо пахло, и вся она была большая, сильная и — добрая.
Потом девочка сидела в углу, а тётя раскладывала на тарелке дымящуюся картошку и поливала её маслом.
Неожиданно явился Борис. Он из окна дома увидел Марию и пришёл её поприветствовать. Борис сел на лавку и с каким-то радостным светлым чувством наблюдал за ребятами и за тем, как Мария их кормит. А когда они поели и пошли гулять, подошла к Борису, сказала:
— А я к вам пришла. Вы вчера так от нас улепетнули, я, право, и не знаю, что мне и думать. Вы, что же, полагаете: я могу так, ни за здорово живёшь, принять от вас такой щедрый подарок? Но, может быть, вы миллионер и вам за труд не нужна плата? Тогда бы вы в самом начале, ещё не приступая к делу, сказали бы: платы никакой не надо, я вам и так готов превратить вашу лачугу в хрустальный дворец.