Дубовичи
Шрифт:
Въ синія майскія ночи графская дочь поднималась на поверхность земли и, какъ русалка, качалась на втвяхъ своего дуба, играя туманомъ и луннымъ лучомъ. Она чуяла, какъ листья наливаются. соками, какъ корни, подобно насосамъ, тянутъ влагу изъ земли, какъ медленно всасывается она въ старыя жестокія поры ствола и сучьевъ. Черемуха, рябина и дикая яблоня дышали на встрчу ея радостному, свободному
Два всадника мчались лсною тропою. Одинъ былъ новый владлецъ башни. Другой — его капелланъ, угрюмый, босой монахъ въ коричневой ряс. Онъ презрительно смотрлъ на расцвтшую природу; ея радость казалась ему грхомъ и соблазномъ. Онъ не понималъ хвалы Богу въ цвтеніи травъ, въ пніи птицъ, въ солнечномъ луч, въ глубокой синев неба, — онъ умлъ славить Его только сталью, красною отъ крови еретиковъ, и смрадомъ костровъ, на которыхъ жарились живые язычники. Взглядъ капеллана скользнулъ по кудрявой шапк стараго дуба и омрачился. Монахъ сказалъ:
— Вотъ еще одинъ изъ куміровъ невжества. Господинъ! давно пора положить конецъ суеврному почтенію, какое оказываютъ этому языческому дереву твои подданные, оскорбляя тмъ церковь и добрые нравы. Подари мн этотъ дубъ! — я его уничтожу.
— Возьми, — сказалъ рыцарь, — мой предшественникъ, графъ, повшенный мною на воротахъ башни, дорожилъ этимъ дубомъ, потому что дубъ значился у него на гербовомъ щит. Но у меня нтъ дуба въ герб, и мн столько же дла до этого дерева, какъ до прошлогодняго снга.
И, привставъ на стременахъ, онъ хватилъ боевою скирою по суку, растопырившему
Въ этотъ вечеръ мужъ явился графской дочери безъ кисти на обрубленной лвой рук. Онъ сказалъ:
— Судьба велитъ намъ разстаться. Мы — духи лсовъ — живемъ, пока живутъ наши деревья. Деревья живутъ, пока мы живемъ. Сегодня меня тяжело ранилъ твой бывшій женихъ. Завтра меня вовсе срубятъ, распилятъ и сожгутъ. Я умру. Но ты не должна погибнуть. Вмст съ утреннею зарею оставь меня и иди въ лсъ навстрчу солнцу. Ничего не бойся. Я буду смотрть на тебя черезъ деревья, потому что я выше всего лса. Но когда ты оглянешься и не увидишь меня, значитъ, — меня уже не будетъ на свт. На опушк лса ты найдешь хату угольщика; его семья чтитъ меня и приноситъ мн дары. Скажи этимъ людямъ, что уходятъ изъ міра древніе боги, умеръ старый дубъ и завщаетъ имъ хранить свою жену и своего ребенка…
Напрасно графская дочь плакала, умоляла мужа, чтобы онъ позволилъ ей остаться и раздлить его судьбу. Съ утреннею зарею онъ указалъ ей звриную тропку, по которой ей надо было пробираться. Она шла и все оборачивалась, и все видла надъ лсомъ могучій лиственный куполъ стараго дуба. Видла его въ розовыхъ заревыхъ краскахъ, въ золотомъ блеск полдня… онъ стоялъ круглый, неподвижный… Потомъ онъ вдругъ какъ будто скривился на бокъ… Графиня прошла еще нсколько саженъ — сердце ея крпко билось — оглянулась: нтъ, это только такъ странно видно, — дубъ живетъ!.. Оглянулась еще разъ: лиственнаго купола уже не было надъ лсомъ, — а дубрава глухо ахнула въ отвтъ паденію вкового богатыря…
Угольщикъ подобралъ въ лсу безчувственную женщину и съ удивленіемъ узналъ въ ней безъ всти пропавшую графскую дочь. Въ его хижин она разршилась отъ бремени мальчикомъ и умерла. На груди ребенка было странное родимое пятно — въ вид дубовой втки съ гроздомъ желудей. По этому знаку и по предсмертнымъ признаніямъ его матери, мальчика прозвали Дубовичемъ. Это и былъ Само Дубовичъ, первый изъ рода Дубовичей, до сихъ поръ могучихъ, богатыхъ и славныхъ — одни въ Галиціи, другіе на далекомъ Далматскомъ побережьи.
1907