Дубравка
Шрифт:
Если бы спросили Дубравку, хорошая ли у неё бабушка, она бы ответила: "Лучше и не бывает".
Дубравке не спалось. Она смотрела на окно Валентины Григорьевны, всё в серебристых лунных потоках. Скамейка качалась на гнилых столбиках-ножках. Дубравка ворочалась с боку на бок. Потом встала и крадучись пошла к санаторию учителей.
В большом доме с каменными колоннами свет был погашен. В окнах колыхались шёлковые занавески. Было похоже, что все отдыхающие сидят и курят назло врачам и белый дымок клубится возле каждого растворенного настежь окна. В вестибюле
Вдоль песчаных дорожек, вокруг фонтана, который шуршал мягкими струями, жили цветы. Дневные цветы спали. Ночные цветы бодрствовали. Чёрные бабочки щекотали их хоботками и уносили на своих крыльях комочки пыльцы.
Дубравка посидела на каменной кладке забора. Потом тихо соскользнула в сад и, прикрытая кипарисовой тенью, побежала к клумбе с гвоздикой и гладиолусами.
Гладиолусы - очень изящные цветы. Ночью они напоминают балерин. Они будто поднялись на носочки и всплеснули руками.
Дубравка любила гвоздику. Ещё давно бабушка сказала ей, что гвоздика - цветок революции.
Дубравка осторожно срывала гвоздику с клумбы, стебель за стеблем. На заборе она перебрала цветы и, спрыгнув на тротуар, пошла к своему дому.
Бензиновый запах осел на асфальт жирным слоем. В гаражах остывали автобусы. Прогулочные катера тёрлись о причалы белыми боками. В стёклах витрин отражались холодные звёзды. Ночь подошла к своей грани. Она ещё не начала таять, но уже где то за горизонтом вызревал первый луч утра.
Во дворе Дубравка столкнулась с мужчиной. Он снимал комнату в Дубравкином доме. У него было двое ребят-близнецов. От мужчины пахло рыбой и табаком. Звали его Пётр Петрович.
Дубравка спрятала цветы за спину.
– Я вижу насквозь, - сказал мужчина, - ты от меня ничего не скроешь.
– И не собираюсь...
– Дубравка встряхнула букет.
– Я нарвала их в санатории учителей.
– Зря, - сказал мужчина.
– В городском саду гвоздика крупнее.
Дубравка не ответила. Она поднялась на висячую лестницу. С лестницы на карниз. Мужчина смотрел на неё снизу и попыхивал папиросой.
Ну и пусть смотрит. Дубравка дошла до водосточной трубы и полезла по ней к башенке с флюгером. Ещё по одному карнизу она дошла до открытого окна Валентины Григорьевны. Посидела на подоконнике, свесив ноги, посмотрела, как мигает красноватый огонь на маяке. Потом влезла в комнату, нащупала на тумбочке стакан, налила в него воды из кувшина и поставила в воду цветы.
Обратно она ушла тем же путём.
* * *
Дубравку разбудило солнце.
На мощённой плитняком дорожке двое малышей в красных трусиках с лямками насаживали на прутья апельсиновые корки. Малыши били прутьями по подошвам сандалий. Апельсиновые корки летели, как жёлтые ракеты, и мягко шлёпались возле коротконогой белой собачонки. У собаки были страшные усы, лохматые брови, борода клином. Только глаза у неё были добрыми и чуть-чуть грустными. Она пыталась ловить апельсиновые корки зубами, даже грызла их на потеху малышам и морщилась. Потом она поднялась из уютной солнечной лужи под кустом, издала несколько звуков, похожих на кашель, и побежала на середину солнечной реки, которая называлась здесь улицей Грибоедова.
Собачонку звали Кайзер Вильгельм Фердинанд Третий или попросту Вилька. Была она ничья и, возможно, поэтому никогда не голодала. Она зарабатывала хлеб собственной головой, кувыркаясь через неё; собственными лапами, так как умела ходить и на задних и на передних в отдельности. Она знала, что на человека можно тявкать не более трёх раз подряд, иначе тебя сочтут грубиянкой. И ещё она знала: показывать зубы в улыбке гораздо прибыльнее, чем скалить их просто так.
Малышей в красных трусиках звали Серёжка и Наташка. Брат и сестра. Были они двойняшками-близнецами. Когда они ревели, то становились друг к другу спиной, чтобы рёв слышался со всех сторон. Дрались плечом к плечу. Засыпали вместе и просыпались одновременно. По очереди они только задавали вопросы.
Малыши подошли к Дубравке.
– Ты почему на скамейке спала?
– спросила Наташка.
Серёжке этот вопрос был неинтересен. Он, как мужчина, полагал, что человек может спать, где ему заблагорассудится. Он спросил:
– Скажи, кто главнее: колдунья, ведьма или баба-яга?
– Все главные, - ответила Дубравка.
– Они различаются только по возрасту. Колдунья - это молодая девушка. Ведьма - женщина средних лет. Баба-яга - старуха.
– А есть колдовские дети?
– тут же спросила Наташка.
Дубравка давно уже знала, что единственное спасение от вопросов вопросы.
– Валентина Григорьевна не выходила?
– спросила она.
Брат и сестра переглянулись. Сказали хором:
– Какая?
– Очень красивая. Она комнату в той башне снимает.
Дубравкина бабушка высунулась в окно и позвала Дубравку завтракать.
– Как только она выйдет, - наказала малышам Дубравка, - кричите мне.
Серёжка и Наташка важно кивнули.
Не успела Дубравка выпить кружку молока, как во дворе раздался крик:
– Дубравка, она вышла!
Дубравка выглянула в окно.
Посреди двора стояла Валентина Григорьевна. В руке она держала белую пляжную сумку. Платье на ней было тоже белое и узкое, в крупных пунцовых цветах.
Дубравка поперхнулась молоком. Днём Валентина Григорьевна оказалась ещё красивее.
Бабушка посмотрела через Дубравкину голову во двор.
– Радуга, - сказала она.
– Дай бог, чтоб не мыльный пузырь.
"Радуга, - подумала Дубравка.
– Почему нет такого женского имени?" И спросила вдруг:
– Это ты меня Дубравкой назвала? Почему?
– Так, - ответила бабушка.
Во дворе перед Валентиной Григорьевной, взявшись за руки, стояли Серёжка и Наташка. Они смотрели на неё и деловито кричали:
– Дубравка, она вышла!
Потом Наташка спросила:
– Почему вы такая красивая?
– Потому что я мою уши, - сказала Валентина Григорьевна.
Она хотела ещё что-то сказать, но тут из дома вышел мужчина с такими же тёмными глазами, как у Серёжки и Наташки. Он взял малышей за руки.