Дубравка
Шрифт:
Снежная королева надменно вскинула брови.
– Я говорила: для актрисы она недостаточно интересна.
– По-моему, для актрисы она слишком интересна, - возразил ей Ворон Карл.
– Это даже лучше, что она не актриса.
Старый руководитель смотрел на ступеньки лестницы, по которым ушла в свою комнату Валентина Григорьевна.
– Нет границ для прекрасного, - тихо сказал он.
Ворон Карл почесал затылок и вдруг засмеялся громко.
– Стоило унижаться!
– фыркнул кто-то из разбойников.
– И всё-таки она красивая, - топнула ногой
Старшие школьники сердито смотрели друг на друга. Наконец кто-то предложил пойти "искупнуться". Кто-то принялся надувать волейбольный мяч. Кто-то принялся собирать деньги на билеты в кино.
– Попадись мне эта Дубравка!
– сказала Снежная королева.
– А я вот.
Дубравка сидела на подвесной лестнице. Её заслоняли светлые листья алычи.
– Обманули дураков, - сказала она и добавила, посмотрев на старого артиста: - Это к вам не относится.
– Спасибо, - поклонился артист и зашагал от дома в сторону набережной.
– Ну ты и дрянь!
– крикнула Снежная королева.
Один из мальчишек кинул в Дубравку щепкой. Ворон Карл опять засмеялся.
– Пойдёмте, - сказал он.
– Ну что она вам плохого сделала?
– Ничего, - согласились мальчишки.
А девчонки ещё долго оборачивались и смотрели на Дубравку, щуря глаза, одни от злости, другие от недоумения.
Дубравке было грустно. Она долго смотрела в оконное стекло. Отражение в стекле немножко двоилось. Оно было похоже на старую засвеченную фотографию. Дубравка навивала на палец короткие жёсткие волосы и думала: "Будь у меня такие же волосы, как у Валентины Григорьевны, ни один мальчишка не посмел бы бросить в меня щепкой". Отражение колыхнулось. Это раму качнуло ветром. Но Дубравка успела заметить, как за её головой во дворе появилась Валентина Григорьевна.
Дубравка повернула голову. Валентина Григорьевна села на скамейку возле кустов. В руках она держала книгу, но не читала её, думала о чём-то.
Дубравка хотела подбежать к ней. Но тут из-за кустов вышел руководитель драмкружка.
"Извиниться хочет", - подумала Дубравка.
Старый артист опустился перед Валентиной Григорьевной на колено и заговорил, то взмахивая рукой, то прижимая её к груди. Дубравка услышала слова:
– Я потрясён. Это - наваждение... Я словно воскрес, увидев сегодня чудо. Вы - чудо!..
Артист порывисто приподнялся, и Дубравке показалось, что он весь заскрипел, как старый, рассохшийся стул.
– Эх...
– сказал кто-то совсем рядом.
Дубравка посмотрела вниз. Под лестницей, прислонившись к стволу алычи, стоял отец Серёжки и Наташки.
– Красиво, - прошептал он.
– Смотри, Дубравка, слушай. Сейчас вступит оркестр.
Валентина Григорьевна сидела растерянная и смущённая. Артист говорил что-то. Размахивал руками. Вскидывал резким движением лёгкие волосы.
Дубравка сунула в рот два пальца. Свистнула что есть мочи, резко, как ударила кнутом.
– Браво!
– сказал отец Серёжки и Наташки.
Дубравка спрыгнула с лестницы. Независимо прошла по двору. Обернувшись у калитки, она увидела, как к Валентине Григорьевне и оторопевшему руководителю драмкружка подошёл Пётр Петрович.
Он сказал:
– Не нужно мыть уши душистым мылом...
– Да, - сказал старик.
– Вы правы. Я смешон... Но я артист, этого вам не понять.
* * *
Дубравка шла по верхнему шоссе. Оно было очень прямым. Здесь собирались пустить троллейбус. Впереди на раскалённом бетоне блестели голубые радужные лужи. В них отражались облака и деревья. Когда Дубравка подходила ближе, они испарялись и вновь возникали вдали. Они словно текли по дороге сверкающей переливчатой радугой. Они появлялись в нагретом воздухе. Обманывали глаза.
Дубравка ушла по шоссе в горы. Она ходила там долго. А вечером она сидела на парапете набережной, слушала море.
Кто-то тронул её за плечо.
– Дубравка!
Рядом стоял старый артист.
– Дубравка, - сказал он, - я хочу тебе что-то сказать.
Дубравка независимо улыбнулась и заболтала ногами.
– Дубравка, извинись, пожалуйста, перед Валентиной Григорьевной за меня.
– А вы сами разве не можете этого сделать?
– Не могу, - сурово сказал артист.
– Я сделаю это позже. И, пожалуйста, не воображай о себе невесть что...
– Он помолчал и снова заговорил, но уже мягко, почти нежно: - Может быть, это хорошо, что ты не умеешь прощать. Но от этого черствеет сердце. Я не знаю, что хуже: быть мягким или быть чёрствым. Я знаю, например, что ты обо мне думаешь. Я на тебя не в обиде. Если человек вдруг упал, а потом высоко поднялся, то судить его будут по последнему...
– Он не положил на Дубравкину голову своей руки, как бывало. Он просто сказал: - До свидания, Дубравка, - и пошёл на другую сторону набережной. Туда, где шумел народ, где витрины устилали асфальт тротуаров жёлтыми электрическими коврами. И снова Дубравке показалось, что у него под пиджаком звенят струны.
...Ночью Дубравка залезла в санаторий учителей и нарвала там букетик гвоздики.
Она пробралась по скрипучим карнизам, по ржавой водосточной трубе. Она уселась на подоконник в комнате Валентины Григорьевны и на испуганный голос: "Кто это?" - спокойно ответила:
– Это я, Дубравка. Я принесла вам гвоздику.
Валентина Григорьевна поднялась с кровати, уселась рядом с Дубравкой. Сказала грустно:
– Почему искусство такое... непримиримое? Почему так неприятно, когда тебя уличают в том, что ты не принадлежишь к нему?
– Это я наврала, что вы артистка, - сказала Дубравка.
– Зачем?
– Не знаю. Извините меня.
Валентина Григорьевна взяла у Дубравки гвоздику, поставила её в стакан с водой.
– Почему ты мне приносишь цветы?
– Это я знаю, - сказала Дубравка.
– Я вас люблю.
Валентина Григорьевна прислонилась к стене.
– За что?
– тихо спросила она.
– Я ведь ничего не сделала такого... Я понимаю, девчонки иногда влюбляются в артистов, даже не в самих людей, а просто в чужую славу. За что же любить меня?