Дубровицы
Шрифт:
Граф прожил в доме полтора года уединенно: видел только Цицианова и Негри, часами играл с ними на бильярде. Летом граф выходил в сад и, по словам садовника, «разбирался в посадках».
В отличие от А. Я. Булгакова, убежденного в помешательстве Дмитриева-Мамонова, опекун Цицианов успел составить иное мнение. Регулярно продолжал справляться о здоровье графа «Сашка»-начальник московской тайной полиции А. А. Волков. «Знаю также,- свидетельствовал Булгаков,- что все будет также объявлено Бенкендорфу». Так и случилось: Цицианов, сочувствовавший графу, получил выговор и сложил с себя обязанности опекуна. В дальнейшем он служил на скромных должностях в кремлевской Оружейной палате.
«Вчера
В 1830 году имение Васильевское было куплено на деньги графа и его, связанного, переправили в этот мрачный дворец над Москвой-рекой, где он прожил до самой смерти. Еще при жизни «несчастного счастливца» москвичи прозвали Васильевское Мамоновой дачей. Это укоренившееся название живет и сегодня. Мамонова дача хорошо видна из Лужников: островерхие башенки над кронами парка бывших Воробьевых гор.
Следом за библиотекой на Мамонову дачу перекочевала из Дубровиц и часть обстановки. Согласно докладу врачей в Канцелярию губернского предводителя дворянства, Дмитриев-Мамонов требовал в 1850 году привести из Дубровиц «шифоньерки, два комода, бюро, несколько картин небольшого формата, писанных масляными красками, канделябры…» Полугодовые отчеты по надзору за здоровьем графа и по управлению его имениями сохранились в фонде Канцелярии губернского предводителя в Центральном государственном историческом архиве Москвы. Из документов видно, что, начиная с 1830 года, опекуны и медики менялись едва ли не ежегодно.
В поданных опекунами отчетах содержится немало сведений о Дубровицах. Например, приход от двух сел Подольского уезда – Дубровицы и Ерино с деревнями и сельца Баранова, всего с 1145 душами, за первое полугодие 1848 года составил 2567 рублей 87 копеек.
Интересно, что из этой суммы всего 30 рублей составил доход с открытого для посещения состоятельными дачниками «воздушного сада», то есть дубровицкого усадебного парка. Остальные деньги были получены с крестьян.
Расходы по имению за тот же период распределялись по следующим статьям:
«священнослужителям сел Дубровицы и Ерино жалованье за полгода… за бут для плотин… за поправление паромов… за разные принадлежности для сада… починка ворот и господского дома… за исправление в бане печи… жалование за полгода управляющим Стученкову и Смирнову… за планы и сметы для постройки домов священнослужителей в селе Дубровицы заплачено архитектору Курбатову…»
Несмотря на значительные расходы, дубровицкое имение, взятое под опеку, неизменно приносило доход. Каждое «Дело об отчете» заканчивалось подобным обращением к губернскому предводителю дворянства:
«Честь имеем донести вашему превосходительству, что состояние здоровья вверенного попечению нашему графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова в течение истекшего месяца было весьма удовлетворительно, равно при доме его сиятельства все обстояло благополучно».
Период опекунства был отмечен большой и важной работой по реставрации Знаменского храма. Еще в 1844 году священник Булкин в «нижайшем донесении» на имя опекунов князя А. Н. Вяземского и П. А. Хрущева указал на крайнюю необходимость ремонта лучшего сооружения усадьбы. Вместо выделения средств опекуны К. А. Гассовский и П. И. Савостьянов обратились в Дворянскую опеку с ходатайством о закрытие храма и перенесения причта из Дубровиц в село Лемешово.
В ответ на такое «невозможное ходатайство» возмущенный полным равнодушием опекунов священник подал жалобу московскому митрополиту Филарету и послал записку жившему в соседнем имении Ивановское графу А. А. Закревскому, новому московскому генерал-губернатору, сменившему Д. В. Голицына. Решительность Булкина возымела действие. В Дубровицы приехал директор кремлевской Оружейной палаты А. Ф. Вельтман. Было решено не просто отремонтировать храм, а провести его реставрацию.
Что же понималось под реставрацией в то время? Надо учитывать, что после заката классицизма интерес к древнему русскому искусству и архитектуре только пробудился. История отечественного зодчества еще не была изучена и верно понята, представления об истоках и развитии национального стиля еще не обрели теоретической стройности. Потому и реставрацию храма в Дубровицах нельзя представлять в современном понимании, то есть со строго научной точки зрения. В ту пору она рассматривалась как творческая работа, ориентированная на обобщенные образцы древней русской архитектуры.
Руководителем и распорядителем реставрации дубровицкого храма назначили авторитетного знатока русских древностей архитектора Федора Федоровича Рихтера (1808-1868). Рихтер получил классическое образование в петербургской Академии художеств, прошел хорошую школу у О. Монферрана на строительстве Исаакиевского собора, некоторое время пробыл в Италии, а по возвращении в Россию занял должность директора Дворцового архитектурного училища в Москве и одновременно осуществлял надзор за строительством по проектам К- А. Тона Большого Кремлевского дворца и храма Христа Спасителя.
В Москве Рихтер посвятил себя изучению памятников древнего русского зодчества.
Ф. Ф. Рихтер осуществил несколько собственных проектов, разработанных по мотивам средневековой русской архитектуры, ошибочно считая это реставрацией. Стали широко известны некоторые его постройки, практически заново нозведенные на древних фундаментах – палаты бояр Романовых в Зарядье (1858-1859) и дом царя Михаила Федоровича в Ипатьевском монастыре под Костромой (1862). Менее известны ранние его опыты – постройка Благовещенской церкви в Петровском парке (1847) и реставрация Знаменского храма в Дубровицах, где он работал в 1848-1850 годах.
По свидетельству А. Ф. Вельтмаиа, священник Булкин получил чертежи дубровицкой церкви, исполненные архитектором Ф. Ф. Рихтером,- фасад и план, осенью 1849 года. Опекуны снабдили чертежи золочеными рамами, и они долгое время висели при входе в храм по сторонам западных дверей. С вершины современных знаний выглядит ошибочным стремление архитектора переделать «под старину» то, что было подлинным, но не соответствовало его представлениям о национальном стиле.
Прежде всего Рихтер с благословения московского митрополита Филарета поспешно заменил латинские стихи в картушах русскими текстами священного писания. Затем вознамерился сделать новое рельефное распятие… Неверные действия «реставратора» сумел пресечь местный священник. Булкин ревниво относился ко всему новому и нередко отвергал или заставлял переделывать тот пли иной вид работ, обращаясь в некоторых случаях к помощи Закревского. Однажды Булкин даже пожаловался на архитектора Рихтера, который предложил заменить старые иконы «фряжского пошиба», то есть написанные в итальянской манере, на новые, в «древнерусском стиле». В итоге Ф- Ф. Рихтеру так и не удалось перестроить храм сколько-нибудь значительно. Иконы, лепнина, резьба конца XVII – начала XVIII века – все это осталось. Правда, по настоянию архитектора была изготовлена новая утварь «под старину», а также вызолочены хоры и иконостас, хотя, как известно, первоначально они были «по подобию всего низа белые, но по приличным местам покрыты краскою палевою».