Дуе кокки
Шрифт:
Энрико искренне поведал, что живет с восьмидесятидвухлетней мамой, и оставил Аллу сидеть в машине. Обещание вернуться через две минуты кабальеро не сдержал: у мамы забастовал холодильник, и воспитанный сын был вынужден срочно ликвидировать аврал. К тому же у мамы кончились сигареты.
– Твоя мама курит?! – воскликнула некурящая Алла.
– Да, по пачке в день, – ответил Энрико невозмутимо.
– И в такую жару тоже?
– Да. И ест жирные сыры, белый хлеб с консервантами и ветчину. И никакого холестерина у нее нет.
– Вот это мама! Поздравляю…
– Спасибо.
Алла восторженно покачала головой.
Тут Энрико, похоже, вспомнил, что гостья с дороги и голодна. Он опять оставил ее в машине, трусцой перебежал улицу и через три минуты вернулся с двумя большими бумажными стаканами.
– Что это? – спросила Алла.
– Гранита, – бросил через плечо Энрико. – Пей.
– А из чего состоит-то?
– Да просто лимонный сок со льдом. Но здесь граниту особенно хорошо делают.
– Консервантов там нет?
– Что ты! Чистый лимон. Вон, видишь, висит?
Над лотком с «гранитой» висели гроздья гигантских лимонов с пористой, целлюлитной кожурой. Темно-зеленые, словно пластмассовые листики топорщились во все стороны. Алла, отхлебнув граниту, поняла, что это ледяная каша с лимонным соком. Цедила ее сквозь ноющие зубы часа полтора. Все это время доктор метался на машине по центру Неаполя, не раскрывая сидящей рядом Алле своих намерений. Наконец Энрико закончил таинственные дела и повез вконец оголодавшую гостью есть пиццу.
– Любишь пиццу? – спросил он предварительно.
– Иногда, под настроение. Если хорошая.
– Такую ты еще не ела.
– Тесто тоненькое?
– Тоньше не бывает! Пол-метра закажем.
– Ну, если тоненькая, то можно и пол-метра, – согласилась она.
Они припарковались у торгового центра, где под одной крышей собраны «кино, вино и домино». И пиццерия. Неоновый свет, как в изоляторе, отбивал аппетит. Дешевая, облегченная мебель орехового цвета на металлических ножках гремела, когда ее задевали, и наводила тоску. Обслуживающая их столик полненькая девушка без косметики на одутловатом лице, казалось, родилась неулыбающейся. Но отступать было некуда и некогда: часы показывали девять тридцать вечера.
Энрико заказал пол-метра пиццы – размер, предусмотренный в меню.
– А ты хорошо говоришь по-итальянски. Где учила, в школе? – начал он светскую беседу.
– Нет, в советских школах такого не преподавали. Сама начала учить, около четырех лет назад. По словарю. И с людьми общаясь. Хочешь, кое-что покажу?
Алла достала свою дорожную шпаргалку с итальянскими словами и оборотами и зачитала Энрико некоторые из них:
– Невероятно. Превосходно. Изумительно. Я предпочитаю. Выигрышный вариант. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Надежда умирает последней. Лечиться у знаменитого врача…
– О, это обо мне! Я достаточно знаменит, – встрепенулся врач.
– Да, действительно, совпадение! Выписала на всякий случай, сама не знаю, почему…
– Просто ты чувствовала, что познакомишься со мной, аморэ, – сказал Энрико, с хитрецой заглянув Алле поглубже в глаза.
Официантка молча привезла
Энрико стремительно схватил горячий кусок руками и метнул его в тарелку Аллы. Кусок не долетел и шмякнулся на тарелку лишь частично, пометив кофточку женщины томатными брызгами. Она мягко улыбнулась, взяла бумажную салфетку и стала их вытирать.
– Извини, нечаянно… – тоже улыбнулся Энрико и бросился помогать, растирая своей салфеткой капли по кофточке в области груди малознакомой женщины и приводя ее тем самым в движение.
– Лечиться у знаменитого врача, – произнесли они почти в один голос и расхохотались.
Пицца Алле не понравилась – баклажанов немного, да и пригорела сильно. Она соскребала расплавленный сыр, баклажаны и томатную пасту деликатным движением вилки и отщипывала светлые кусочки теста. Энрико, ничуть не уязвленный таким пренебрежением к разрекламированной им пицце, уплетал кусок за куском жадно и некрасиво, откладывая в сторону тесто, что с краю. Ел он не как врач, а как чернорабочий. Алла старалась не смотреть, чтобы не портить впечатления.
– А у тебя есть братья-сестры? – спросила она.
– Нет, я один ребенок в семье. Про маму ты знаешь. Папа умер давно, от соркомы горла, курил много.
– А в кого ты – в маму или в папу, как думаешь?
– Не знаю… У мамы характер занудный, отца всегда пилила, цеплялась ко всему: почему это сюда положил, опять не то сделал и так далее. А я достаточно спокойный.
Умиротворенный, я бы сказал.
– А еще какие у тебя черты?
– Ну… Не курил никогда. Слежу за своим здоровьем, не принимаю таблеток. Зубы все – свои.
Он быстро проглотил пережеванное и широко раскрыл рот. Ей пришлось глянуть мельком. «Зубки, может, и впрямь без кариеса, но мелкие, что свидетельствует о скрытой злобности и меркантильности. Ладно, не станем забегать вперед», – подумала Алла. После ужина Энрико повез разморенную поздней едой и новыми впечатлениями Аллу в свой домик под Неаполем, в местечко с патетическим названием «Лаго Патрия» – Озеро Родина. В наступившей темноте можно было лишь догадываться об окружающей красоте пейзажа. У итальянцев ведь Родина – далеко не «уродина», как с болью поет Юрий Шевчук про Россию.
Но домик оказался заброшен, а точная в формулировках Алла сказала бы – запущен до основания. Судите сами: мебель допотопная, на полу валяется запыленная люстра, сиденья стульев раскурочены, словно в них копались Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым, унитаз без «седла», паутина оплела облупленные ножки старого шкафа; покрывало донельзя дешевое, ритмично капает из душа вода. И весьма затхлый воздух.
Энрико извинился за состояние дома, бегло показал, что где лежит, включил пустой холодильник, заурчавший исправно, пожелал Алле спокойной ночи и уехал. Она погладила его за это по спине на прощанье. Молодец! Джентльмен не позволит себе приставать к даме в непотребной обстановке.