Дуэль в истории России
Шрифт:
Замечательная деталь: жалуется почти всякий так — «… — меня, холопа твоего, холопом называл». Что за страшное оскорбление — назвать холопом человека, который сам себя не только считает, но и прямо называет холопом? Не все так просто. Тут тонкие нюансы, настоящая диалектика в понимании личного достоинства, но диалектика печальная. Это мышление раба, готового пресмыкаться перед хозяином и тиранить человека, от него зависимого.
Забегая вперед, скажем, что дуэль на русской земле, при всех ее противоречиях, утвердилась как один из первых институтов, один из первых способов, отстаивая честь, «выдавливать из себя раба», буквально, по капле выдавливать, причем сразу в двух противоположных значениях — не ползать перед вышестоящим и не издеваться с презрением над стоящим ниже.
Приведенные отрывки являют собой замечательный
И еще характерно, что, например, стряпчий Протасьев был бит батогами не столько за то, что прошиб голову стряпчему Хрущову, сколько за то, что прошиб ее на государевом дворе. То есть важна не столько честь какого-то стряпчего, сколько честь государства и государя.
Бесконечные тяжбы и жалобы на бесчестье к концу XVII века дойдут до таких гомерических масштабов, что молодой государь Петр специальным указом от 4-го мая 1700 года принужден будет воспретить подобные иски. Петр, человек нового мышления, давно задумывал это сделать, но непосредственным поводом послужило челобитье бывшего путивльского воеводы Алымова, в котором он изъясняет, что обидчик его Григорий Батурин в Приказной избе, на допросе по делу, сказал ему, Алымову, что он смотрит на него зверообразно. «И тем самым, — горько жалуется Алымов, — он меня холопа твоего обесчестил». И просил Алымов, ссылаясь на Уложение, «доправить на Батурине бесчестье».
Но в лице нового царя он встретил уже не того человека, которого бы радовало мелкое сутяжничество и унизительное признание в холопстве. За такое не дельное челобитье Петр, вместо традиционного наказания того лица, на которого жаловались, повелел «доправить на самом челобитчике 10 рублей пени и раздать деньги на милостыню в богадельни».
Пройдет каких-то 50-100 лет, и как разительно изменится жизнь русских дворян. Они перестанут таскать друг друга за бороду у царского крылечка. Они вообще эти бороды сбреют.
Ефимки, Якушки, Микифорки, Михалки (князья да бояре, между прочим!) скинут посконные рубахи, зипуны и тулупы, наденут плащи и камзолы, сюртуки и фраки, цилиндры и перчатки, прицепят к поясу шпаги, научатся метко стрелять из пистолетов. Они перестанут называть себя холопами Гришками да Никитками, прекратят друг друга «матерны лаять всякою неподобною лаею», напротив, заговорят со всевозможной учтивостью и даже, как правило, по-французски. И это будет не только внешний эффект. Они начнут разительно меняться и внутренне. Они начнут понимать, что существует на свете такое понятие, как личное достоинство. Они затоскуют по свободе. Они начнут жадно осваивать мировую культуру — но не наносно, а глубоко и всерьез. И скоро выведут национальную литературу на мировые вершины. И даже эти вершины превзойдут. К этому приведет всеобщий тектонический сдвиг в жизни протяженной евразийской империи.
Но что означала для русской жизни пришедшая с Запада мода на дуэль, на «поединки по правилам»? Очевидно, немало. Достаточно сказать, что почти ни один большой русский поэт не избежал дуэльных историй. Это не может быть случайным.
Когда в начале XX века по горькой исторической прихоти дворянский слой исчезнет из российского общества, исчезнут не только учтивая речь и французский прононс. Не только аристократизм и джентльменское
Глава II. «… Брадобритию и табаку во всесовершенное благочестия исповержение»
Ведать тебе и беречь накрепко в своем десятке и приказать полковникам и полуполковникам, и нижним чинам начальным… и иноземцам, чтобы они… поединков и никакого смертного убийства и драк не чинили…
Вернемся в 1666 год. Поссорился тридцатилетний Патрик Гордон с майором Монтгомери у себя на пирушке, которую устроил по случаю дня рождения английского короля. Не сдержался англичанин и сказал что-то нелестное о местных порядках. Гордон на правах хозяина указал ему на его неправоту. Возбужденный винными парами Монтгомери стал выкрикивать оскорбительные слова.
Дальнейшие события Гордон описал в своем дневнике.
Дадим ему слово:
«Мая 29. Мой новый дом был готов, и все благородные подданные Его Священного Величества приглашены в оный, Дабы отпраздновать день рождения Его Величества. Когда все собрались, мы весело пировали, пока после обеда майор Монтгомери и я не повздорили. Он был совсем не прав и весьма меня оскорбил. Не желая беспокоить общество в такой день, я это стерпел, но мы условились сойтись завтра и решить дело посредством конной дуэли.
30. Я рано встал (хотя было очень худо от вчерашней попойки), послал к майорам Бернету и Лэнделсу — звать в секунданты — и самолично, в одиночестве, явился на квартиру к майору Лэнделсу, который не успел собраться. В поле я завидел Монтгомери, а с ним подполковника Хью Крофорда и 3 или 4 слуг. Я поспешил ему навстречу, но так как там была вязкая пашня, да и слишком близко от Слободы, попросил отъехать дальше, где почва получше.
Удалившись на мушкетный выстрел, в очень удобное место, мы разъехались, помчались друг на друга и оба выстрелили, будучи совсем рядом, — без какого-либо вреда. Я круто развернулся (конь мой весьма послушен), а его понесло прочь.
Я поскакал следом и, хотя по военному и дуэльному закону мог воспользоваться его весьма невыгодным положением, все же осадил коня и крикнул, чтобы он возвращался. Остановив своего и приблизившись, он отозвался: «Мы убьем друг друга — сразимся пешими!»
Я ответил, что довольствуюсь любым способом, спешился и отдал коня одному из его слуг (за отсутствием моих). У нас были полуэстоки (род короткой кавалерийской шпаги. — А. К.), и я скинул кафтан, но Монтгомери отказался биться на полуэстоках. Так как палаш имелся только один — у подполковника Крофорда, они послали в Слободу за другим. Я возражал против этого, требуя биться тем оружием, что было при нас, — ведь я обладал правом выбора и предложил майору выбрать эсток. Но все было напрасно. Прежде чем принесли другой палаш, явился мистер Эннанд с прочими и не позволил нам сразиться. Итак, мы покинули поле без примирения и условились сойтись завтра или в другой раз, однако вечером английские купцы нас помирили».