Дух, брат мой
Шрифт:
Пару дней спустя, когда афганский президент возвратился в Кабул с Кубы, к Энверу Ахмедзянову приехал атташе посольства — его знакомый Андрей Копейко, и поведал нам страшную историю о двух заговорах — на Тараки и Амина, каждый из которых, впрочем, не удался. Он посоветовал мне и впредь на работу не ездить — 4-я бригада, по его словам, была в тот момент подобна пороховой бочке. В течение нескольких дней мы все тщетно пытались что-либо разузнать. Новости поступали самые разные: об убийстве адъютанта Тараки Таруна и ранении адъютанта Амина Вазира, о том, что Ватанджар в составе «банды четырех министров» пытался поднять 4-ю танковую бригаду против Амина, но наш комбриг Ахмаджан, кстати, один из адъютантов Амина, предотвратил выступление батальона на стороне Тараки и арестовал комбата с батальонными офицерами.
Все прояснилось уже через несколько
Кабул, осень 1979 года
.
Ахмаджан встретил «мошаверов» (советников) подчеркнуто вежливо, попросив зайти на несколько минут к нему в кабинет. Меня, впрочем, оставили за его пределами, в комнате для советников — видимо, как политически незрелого. Совещались они около часа. Затем Пясецкий объявил, что для переводчиков (нас на тот момент было двое) вводятся дежурства по бригаде, в том числе и ночные. Это меня вовсе не порадовало — накануне я познакомился с симпатичной девушкой из группы медицинских советников, работавшей медсестрой в афганской клинике нейрохирургии. Галя Живова, собственно, и спасла мне жизнь, вовремя затолкав в медицинский УАЗ и отправив в госпиталь «Чарсад бистар» («Четыреста коек») на лечение, когда вертолет доставил меня с тифом из Джелалабада. Но те неприятности ждали меня еще только следующим летом.
Перспектива проводить ночи среди кровожадных заговорщиков энтузиазма не вызывала, но делать было нечего. Дежурить, так дежурить. Мы с переводчиком-азербайджанцем Азимом менялись через два дня на третий, заезжая домой лишь для того, чтобы выспаться и помыться. В бригаде по ночам как-то не спалось. В задачи переводчиков входило сообщать вечером по телефону советникам о том, что происходит в бригаде. В силу субъективных причин я этого сделать не мог: сама мысль о прогулках с оружием в кромешной тьме по территории воинской части меня угнетала, и уже часов в пять я начинал выстраивать баррикады из мебели возле двери и около окна, наивно надеясь, что это меня спасет в случае нападения. Ночь напролет я обнимал «калаш» и торопил приход утра. Однажды ночью ко мне постучали…
Ахмаджан налил в красивые пиалы зеленого чаю, который за минуту до этого принес его денщик. Сам порезал лимон, предложил открытую пачку «Мальборо». Говорили долго и, как мне показалось, откровенно. Комбриг пристально смотрел мне в лицо своими красивыми карими глазами с удивительно длинными ресницами. Он начал первым, как бы упреждая мой немой вопрос. «В партии произошли большие перемены, Андрей. Ты многого не знаешь, но я хочу, чтобы между нами «кошки не бегали». — Думаешь, я не знаю, что ты там мебель двигаешь? — спросил он и ухмыльнулся в пышные, очень аккуратные густые усы. — Не надо, мы к тебе хорошо относимся, ничего не бойся. Я невольно покраснел, но оправдываться не стал. Вместо этого задал вопрос в лоб: — «Ахмаджан, а вы человека убить можете? Ну, не так как в бою, а просто — взять и убить?» На его лице не дрогнул ни один мускул. «Ты, Андрей, кого имеешь в виду? Я никого не убивал. Я могу лишь уничтожить предателя из этого вот пистолета, — Ахмаджан достал из ящика стола ТТ и положил на стол. — Ты представляешь, что такое танковый батальон с полными боекомплектами в городе? Видимо, не очень. Если бы предатели сделали свое дело, Андрей-джан, могло пролиться много крови. — Он вдруг побледнел и нервно затянулся. — Ее еще может пролиться много, очень много…»
Мы долго сидели и курили, пили чай и коньяк, играли в шахматы, рассказывая, кто о чем — я о своих родителях и сестре, он — о жене и детях. Передо мной сидел красавец-капитан, с иголочки одетый, чисто выбритый, невероятно преданный, как мне тогда казалось, своему воинскому долгу.
Последующие события показали, что Ахмаджан на деле оказался порядочным человеком, и хотя принимал участие в репрессиях против неугодных Амину офицеров, искренне и по-хорошему относился к советским советникам вообще и ко мне в частности. Однако,
Время начиналось совсем смутное. Газеты сообщали «о раскрытии и предотвращении новых заговоров против товарища Амина». По ночам по микрорайону бесшумно шуршали «Волги» афганской службы безопасности (АГСА) — производились аресты. Главным «защитником» революции от посягательств заговорщиков на три месяца стал двоюродный брат Амина Асадулла, возглавивший это ведомство на несколько месяцев. Он рьяно бросился наводить «революционный» порядок в столице. По его приказу все водители автомобилей-такси должны были в течение 2-х недель перекрасить свои авто в желтый цвет. В противном случае их ждала конфискация транспортного средства и тюремное заключение сроком на полгода. Примечательно, что за некоторое время до этого люди Асадуллы взяли под свой контроль все автомастерские по покраске кузовов автомобилей, так что этот «революционер» за несколько недель стал богат как Крез. Прогуливал он свои капиталы красиво. В окружении сразу нескольких красивых девушек и свиты охранников в серых костюмах, обычно по вечерам в четверг, он прибывал в маленький ресторан, располагавшийся на углу Вазир Акбар Хан и Шахренау, где и «гудел» до утра. Некоторые девицы, как водится, куда-то потом безвозвратно исчезали. Мы, по молодости, также иногда, невзирая на запреты, посещали этот ресторан, где проводили редкие часы отдыха у маленького каменного водопада. Мне тогда казалось, что никто не знает о наших «прогулках», но однажды Ахмаджан, не скрывая тревоги, предупредил меня, что мое появление там крайне нежелательно. Я искренне удивился, откуда это ему известно, но вида не подал, послушался его и сменил место вечерней дислокации, променяв «водопад» на ресторанчик «Голден свит рестаурант», располагавшийся прямо в центре города.
Асадулла Амин тем временем вплотную взялся «курировать» Кабульское Радио и Телевидение — дикторши исчезали одна за другой. Одновременно он выступал и как блюститель нравственности дочерей своего кузена. Надо признать, дочки у Амина были одна красивее другой. У старшей был непродолжительный и бурный роман с популярным тогда певцом Ахмадом Захиром — мега-звездой кабульской эстрады. Что-то они тогда не поделили. Для Захира это закончилось плачевно: он был арестован по приказу Асудуллы и зверски замучен в застенках АГСА. По слухам, там над ним издевались, отрубили руки, оскопили, а затем задушили. В газетах появился некролог под заголовком: «Сердце певца революции не выдержало». В нем указывалось, что легковой автомобиль, в котором ехал Захир, попал в автокатастрофу на перевале Саланг.
Все происходившее тогда здорово напоминало мне свежевыученную Историю КПСС в ее разделе «Третий Московский процесс, или разгром бухаринского блока». Стиль работы Асадуллы Амина мало, чем отличался от методов «товарища» Ежова. Военных арестовывали сотнями вместе с женами и малолетними детьми и отправляли в «накопители», один из которых располагался в центре города неподалеку от пакистанского посольства. Потом, через 10 лет, я побывал в этой секретной тюрьме афганского МГБ, где разговаривал с приговоренным к смертной казни членом Исламской партии Афганистана. Казематы, надо сказать, мрачнейшие. «Накопленные» в период с понедельника до среды отправлялись затем в тюрьму Пули-Чархи, где безвозвратно исчезали.
В какой-то мере приоткрыть завесу тайны над исчезновением военных мне невольно удалось во время проведения учебных танковых стрельб на полигоне 4-й танковой бригады. В Кабуле тогда стояла ясная и чуть ветреная погода. Я как-то заметил, что в районе полигона восточный ветер доносит до КП смрад, но по началу не придал этому особого значения — в Афганистане воняет везде, где только можно — и на улице, и в больнице, и в дукане, и в харчевне. Однажды после «отстрела» мишеней я отправился с командиром батальона БМП старшим лейтенантом Маджидом посмотреть, куда легли снаряды. Чем ближе мы приближались к горе, у подножия которой располагались танковые мишени, тем невыносимее становился запах — гнилостный и сладковатый. Метрах в 100 за фанерными «танками», куда ложился перелет, мы увидели собак. Обычно боязливые, на этот раз они никуда не убегали, и что-то рыли в свежей воронке, куда угодил один из снарядов. В зубах рыжего пса я увидел кусок человеческой руки. На мой немой вопрос Маджид только отвел глаза. Для меня это было уже слишком — голова кружилась, от смрада тошнило.