Духовидец (Из воспоминаний графа фон О***)
Шрифт:
Доктор Тойфельсдрок кивнул.
— Давайте позабавлю вас, если хотите. Меня и так отрывали все утро — против моей воли, граф, смею вас уверить. Так и быть, потеряю еще несколько минут.
— Вы имеете в виду, господин доктор, здесь, теперь… в комнате… в несколько минут… духов?
— Разумеется. Вызову дух какого-нибудь предка.
И обернувшись к юнкеру, который недвижно стоял у портьеры, попросил:
— Сядьте там, на стул.
Цедвиц молча повиновался. Колючие глаза доктора Тойфельсдрока словно обжигали его, крупные капли пота проступили на лбу.
Ученый приблизился
— Живы ли ваши родители, юнкер?
— Нет, — прошептал Цедвиц, не в силах повысить голос.
— Вы увидите их, — сказал доктор Тойфельсдрок ровно, без всяких модуляций. Он взял еще один стул, сел напротив юнкера, погладил кончиками пальцев его лоб и виски, тихо-тихо произнес:
— Вы очень утомлены. Сейчас вы заснете. Я буду считать до семи: пять вы еще услышите хорошо, шесть только неясно, семь — и вы уснете.
Он принялся считать. Веки юнкера сомкнулись, руки безвольно опустились. Легкий стон, потом равномерное, спокойное дыхание. Доктор Тойфельсдрок наклонился над спящим и что-то зашептал ему в ухо. Граф Остен разобрал только несколько слов: «вы увидите», «отец», «как тогда», «мать»…
Потом ученый поднялся и подошел к Остену.
— Минуту терпения, граф. Духи умерших родителей сейчас придут к нему.
Некоторое время Цедвиц дышал спокойно, сидя на своем стуле, затем им овладело странное возбуждение. Судорога прошла по телу, дыхание убыстрилось. Вдруг он вскочил, глаза широко раскрылись. Детская радость озарила лицо, рука вытянулась, словно он хотел до кого-то дотронуться. Но тут же резко отступил, колени затряслись, черты исказил внезапный страх. Он, казалось, прислушивался, губы медленно зашевелились, пытаясь с кем-то говорить. Наконец увиденный образ, очевидно, исчез — Цедвиц долго следил за ним недвижными глазами. Верно заслышав шум с другой стороны, повернулся, сделал несколько шагов кому-то навстречу. Лицо вновь просветлело, губы зашевелились энергичней, руки раскрылись, сомкнулись, словно в нежном объятии. Кого-то невидимого подвел к стулу, усадил, стал перед ним на колени. Начал прислушиваться внимательно и опасливо. Вдруг поразил его резкий спазм, он уткнулся головой в сиденье стула и принялся жалобно всхлипывать. Постепенно успокоился, рыдания затихли.
Доктор Тойфельсдрок подошел к нему и коснулся плеча.
— Встаньте, — приказал он. — Сядьте.
Юнкер повиновался.
— Теперь вы будете спать, — продолжал доктор, — крепко и глубоко спать. Блаженно, спокойно. Но увиденное останется, в полдень появится в памяти, и вы обо всем расскажете графу Остену.
Послышалось равномерное дыхание, лицо умиротворилось, разгладилось.
Доктор склонился, пошептал ему в ухо — на сей раз граф Остен понял еще менее, расслышал только: «вам ясно?» и «понедельник, около восьми часов». Юнкер кивнул.
Ученый отошел. Через несколько минут сказал:
— Вы сейчас проснетесь, Цедвиц! Будете прекрасно себя чувствовать, бодрым и энергичным.
Ритм дыхания замедлился, юнкер глубоко вздохнул и проснулся. Открыл глаза, потянулся, встал, неуверенно засмеялся, помотал головой, сделал пару шагов.
Ученый повернулся к Остену.
— Вот видите, граф, как ныне вызывают духов! Подождите, и скоро вы поймете. А теперь мне хотелось
Граф молча поклонился, юнкер последовал его примеру. Тогда доктор обернулся к нему и раздраженно крикнул:
— Аршин проглотил, увалень! Вы, бравый молодец, — где ловкость, изящество?!
И не обращая более внимания на посетителей, вернулся к письменному столу.
Молодой Цедвиц гневно напрягся, граф схватил его за руку и увел. В коридоре юнкер не сдержался и выпалил:
— Вы слышали, граф, нет, вы слышали! Это неслыханно. Я этого так не оставлю!
Но граф Остен его не отпустил. Они прошли обратно тем же путем. Внизу, в переплетной мастерской, сидел старичок. Остен ожидал протеста из-за бесцеремонного вторжения в дом и придумал на ходу объяснение, однако чудной человечек ничуть не удивился. Он продолжал сидеть и корпеть над своей работой, только надтреснутым голоском рассмеялся. Даже на улице до них доносился визгливый хохоток.
По дороге граф Остен расспрашивал юнкера о впечатлениях, — к его удивлению тот не рассказал ничего экстраординарного. Цедвиц запомнил каждую подробность посещения старого дома, обстановку, меблировку, мог повторить каждое слово примечательного доктора, но все, относящееся к эпизоду на стуле у портьеры, казалось, улетучилось из его памяти. Остен пробовал так и сяк пробудить его воспоминания, в ответ юнкер отрицательно качал головой. Граф, наконец, оставил бесплодные попытки и замолчал. Цедвиц, несмотря на сырой и мрачный день, чувствовал себя настолько великолепно, что пожелал прокатиться верхом, — граф согласился. Договорились встретиться за обедом в комнате Остена.
Вернувшись в гостиницу, граф послал за маркизом Чивителлой, приглашая его поскорей прийти и остаться к обеду. Маркиз не заставил себя ждать; граф обстоятельно поведал об утренних событиях. Порешили написать обо всем принцу, подождать ответа и тем временем продолжить поиски армянина.
Пока подавали обед, явился Цедвиц, размахивая хлыстиком, свежий и розовый от верховой езды. Граф приказал принести отменного вина, за оживленной беседой Цедвиц остроумно рассказывал о даме под вуалью, хихикающем старичке, любопытном доме и причудливом владельце оного.
Вдруг он запнулся посередине фразы. Поставил стакан, уже поднесенный к губам, опустил голову, словно размышляя о чем-то неожиданном. Потом посмотрел на графа и сказал без всякого перехода:
— Я сегодня видел моего отца… и мать.
— Когда? — спросил Чивителла.
— Не знаю. Сегодня утром… вероятно.
— Но, Цедвиц, — возразил маркиз, — вы мне говорили, что ваши родители умерли скоропостижно, один за другим, когда вы были еще ребенком.
Юнкер посмотрел на него, затем снова на графа.
— Да. Они давно… умерли. Я сегодня видел их… за гробом.
Граф нетерпеливо наклонился к нему.
— Расскажите.
Юнкер начал сбивчиво, с перерывами:
— Мой отец шел ко мне, раскинув руки, навстречу. Я заметил на его лбу, ближе к левому виску, дыру — от дуэли, где его застрелили. Алая кровь сочилась из раны, он был так бледен… так бледен…
— Сказал он что-нибудь?
— Он говорил… говорил… — юнкер мучительно искал в памяти, — не знаю больше ни о чем…