Духовная грамота отшельника Иорадиона
Шрифт:
На другой день, чуть забрезжил свет, боярин приказал холопам запрягать сани. Возницу прогнал, сам натянул поводья и ветром помчался в Новодевичий монастырь.
Царевна приняла Скоробоева любезно, внимательно выслушала и, присев на узкую кровать, вздохнула:
– Всех, Петруша измучил, теперь и до тебя, Ерофей Захарович, добрался. Опозорить на целый свет Скоробоевых желает. А ить то вы, Скоробоевы, не единожды до смуты Романовых и Нарышкиных от царской опалы спасали. А не твой ли родич Новоторговый устав прописал и казну заметно пополнил? А не твой ли братец в стрелецкий мятеж
– Так-то оно так. Да, подозревает меня Петр Алексеевич в измене. Вкупе с тобой.
– Ты я вижу, предан ему, как пес?
– Я тебе, матушка, предан. Ты моя государыня.
– Коли так, почто же ты прежде проведать меня не приезжал?
– Боялся, матушка, жуть как боялся.
– Все вы боитесь, а тем временем государство наше в тлен превращается.
– Видит бог так, видит бог в тлен, – мелко закрестился Скоробоев.
Царица поднялась с убранной красным бархатом кровати, взяла из малахитовой шкатулки пузырек с мускусом, стала втирать пахучую жидкость в виски.
– Ежели ты, боярин, со мной до гробовой доски, то окажу я тебе милость. Уберегу от позора. Но и ты должон поклясться на писании, что не учинишь мне измену. Есть токмо один путь избавления. Надобно опять стрельцов подымать, покуда братец по заграницам ездит. Отправляйся сей же час в Дмитров к Туму. Передашь воеводе от меня письмо. Да смотри, чтобы об оном не узнал никто.
Софья села за маленький ореховый столик, принялась быстро писать.
– Много людишек с собой не бери, дабы не донесли на тебя Шеину или Ромодановскому. Сам в письмо не лезь, все, что надобно будет, опосля узнаешь.
– Софья Алексеевна, да я…
– Помни, боярин, сейчас нам господь дает последнее испытание. Выдержим оное, в нашу честь колокола на Иване Великом зазвонят, а нет, с проклятьями будем низвергнуты. Но мы одержим викторию! Ничего, холодная луна в ночи теплее солнца.
С этими словами Софья достала из сундука увесистый серебряный кинжал, украшенный большими драгоценными камнями. Царица вынула из ножен клинок, положила на стол, а на ножнах слегка сдвинула вправо прозрачный светло зеленый аквамарин. В ножнах что-то щелкнуло, и в них отделилась внутренняя стенка. Софья спрятала в тайничок записку, вернула камень в прежнее положение.
– Сей кинжал Ивана Васильевича Грозного. Шляхтичи ему преподнесли опосля взятия Казани. Пригожая и пользительная вещица. У Тума шибко не засиживайся, – уже строже сказала Софья Алексеевна, – он любит медовухой с перцовой водкой угощать. А на утро от той смеси, сказывают, в голове пузыри поднимаются. Никакая твоя заряйка не поможет.
Софья задумчиво посмотрела в окно полутемной кельи. За белой каменной стеной монастыря двое мальчишек тянули на санях большую бочку. Видимо, с горячим сбитнем. От бочки, покрытой рогожной тряпкой, исходил густой пар.
– И что же за похмельное зелье такое придумал отшельник Иорадион? – вдруг переменила тему Софья. – Вон стрельцы, кладут себе в шапки свежий укроп, и никакого похмелья не ведают. Токмо, все одно денно и нощно пьяные. А батюшка наш покойный Алексей Михайлович взбитыми на меду перепелиными яйцами по утрам похмельную хворь прогонял. Да тоже вот, помню, через час другой рюмкой водки окончательно в чувство себя приводил. Нет никакого волшебного зелья от пьяного дела. И быть не может. Потому, как то господь бог вас, винопивцев, за сношения с дьяволом наказывает. К слову, Ерофей Захарович, а ты с Налимовыми об ихнем пращуре не глаголил? Может, им чего про заряйку вестимо?
– Вот и ты смеешься, матушка, а Налимовы мне и вовсе в глаза наплюют. И потом, их род при Иване IV почти весь сгинул да как-то они сызнова проросли.
– Сама ведаю, нынешние Налимовы от Махрушинского рода пошли. А Махрушины ко двору токмо при Федоре Иоанновиче прибились.
Софья протянула Ерофею Захаровичу ручку, давая понять, что аудиенция закончена.
– Никаких писем у Тума не бери. Пущай тебе токмо ответит – да или нет.
– Все уразумел, государыня.
Боярин Скоробоев приложился к царевниным пальчикам и удалился прочь.
Заждавшиеся хозяина кони всхрапнули, забили об лед крепкими копытами. Боярин не залез, запрыгнул по-молодому в сани, отходил всю тройку кнутом. Кони рванули с места, и Софья увидела в свое окошко, как они в одно мгновение смешались с тяжелой мартовской пургой.
Холодный нахальный ветер так и норовил забраться под высокий горностаевый воротник Скоробоева, проникнуть как можно глубже к телу, туда, где и без того леденил грудь клинок Ивана Грозного.
Не доехав до Охотничьих рядов, боярин повернул к реке Неглинке и там, в тихом месте остановил коней. Ему сделалось жарко, очень жарко. Казалось, вся шуба уже пропиталась потом, только отжимай. Прежний восторг от встречи с царевной прошел, и теперь боярин понимал, что ожидал от Софьи совсем иной помощи. Правда, он и сам не знал какой, но то, что она предложила… Царь Петр, хоть и скалил зубы над боярином, но и не обижал. Сколько раз приезжал государь к нему на двор погулять, в баньке с дворовыми девками попариться. За то остальные люди перед Ерофеем Захаровичем шапки высокие ломали. Лестно.
«Обещался мою Варьку, кобылу перезревшую за сына боярина Захарьина отдать. Знатный род, ихний, царский. А тут на тебе, заговор, бунт. И я, Скоробоев, главное звено в цепи промеж бунтовщиков. А ежели у царевны не получится ни шиша? Кто ее нынче поддерживает, Голицыны, Долгорукие? Ага, щас, сидят по своим щелям, боятся бороды на свет божий высунуть. Донские казаки? Да что это за войско, одна рота Преображенского их к дьяволу на рога загонит. Ох, недаром Петр Алексеевич мне в Немецкой слободе про Стеньку Разина сказывал. Нельзя ехать к воеводе в Дмитров. Тут не токмо рваными ноздрями пахнет. Весь наш род царь Петр под корень изведет. Что ежели догнать посольство и все поведать государю? Токмо, что изначально скажешь, что к Софье на поклон ездил, на царя жаловаться? Худо».
Ерофей Захарович достал из-под шубы серебряный кинжал. На широкой рукояти прочел надпись: «Видеть тамъ, гдъ тъмно, слышать тамъ, гдъ царитъ тишина».
«Видеть, где темно, – прошептал боярин. – А ничего вокруг ныне не разберешь, кругом тьма-тьмущая. Однако с Сонькой якшаться не след. А ежели ее виктория будет, и тогда сладкой патоки вкусить не придется. Не простит она нам Скоробоевым то, что кричали вместе со всеми Петра с Иваном на царство. Ишь, как похмельным зельем заинтересовалась! Кладник Ивана Васильевича отыскать не может, так взамест кладника ей заряйку подавай. Не потребовала, так потребует, матушка, как пить дать, душу вынет».