Духовно неправильное просветление
Шрифт:
У Ахаба нет сожалений и опасений. Он может чувствовать себя переполненным и одержимым, и может иметь ностальгические желания, но он никогда не выражает желания, чтобы его ситуация изменилась.
Ахаб не может отказаться. Согласно внешнему впечатлению он мог отвернуть от судьбы, навстречу которой он направлялся со своей командой, так же легко, как кивок головы, но внутренняя реальность совершенно иная.
Ахаб открывает свою роль по мере того, как играет её. Мы видим это, когда он швыряет квадрант, инструмент низшего, научного знания, в пользу высших методов. Мы это видим также, когда он понимает, что курение больше не приносит ему удовольствия. Сначала приходит осознание:
"О,
Потом вывод:
"Какое мне дело до этой трубки? Эта штука предназначена для безмятежности, посылать мягкие светлые клубы дыма сквозь мягкие светлые волосы, а не сквозь рваные железно-серые лохмы, как у меня. Больше не буду курить…" – и он швырнул горящую трубку в море.
Ахаб обманщик. Он честен внутри, но не снаружи. Он предоставляет фальшивое лицо миру, чтобы выполнить своё задание:
Теперь Ахаб в своём сердце чувствовал проблеск этого, а именно: "мои средства нормальны, мой мотив и моя цель безумны". Однако, не имея власти отменить, изменить или избежать этого факта, он, более того, осознавал, что для людей он долгое время лицемерил, в некотором роде, не беспокоя их.
Но его обман направлен только наружу. Он не обманывает себя:
Но его лицемерие было предметом лишь его восприятия, оно не определяло его волю.
Ахаб уже сбросил бльшую часть себя. Он устремлён только на охоту, его эго ободрано до костей. Он больше не тратит свои силы на проецирование внешнего я. В свои более нормальные времена он должно быть очень хорошо осознавал, что является набожным, честным, благородным, надёжным человеком, достойным капитаном, достойным мужем. Теперь же все эти соображения, за исключением необходимых для его планов, забыты. Он больше не поддерживает религиозную, национальную, общественную, профессиональную или семейную идентификацию. Он больше не обременяет себя необходимостью исполнять свою роль.
"Будь, что будет", – говорит Ахаб. Он покоряется судьбе. Он знает, это не в его руках, как показано в сцене, где он расстаётся с недавним другом Пипом, зная, что смерть близка для них обоих:
"Верный ты друг, парень, как окружность верна своему центру. Поэтому благослови тебя господь, и если уж на то пошло – спаси тебя господь, и будь, что будет."
Ахаб – чистый, непримиримый нигилист. Он создаёт орудие, гарпун, который будет "спаян как клеем из расплавленных костей убийц". Он закаляет своё оружие не в воде, но в крови.
"Я крещу тебя не именем всевышнего, но именем дьявола!" – исступлённо взвыл Ахаб, когда дьявольский металл, зловеще шипя, пожирал крещенскую кровь.
Что это значит? Ахаб поклоняется дьяволу? Таким нигилизм может показаться для многих, но для Ахаба подобное замечание было бы бессмысленным. Ахаб куёт не инструмент для созидания или сосуд для хранения, он куёт оружие для уничтожения. Он нигилист, он стремится добраться до реальности путём уничтожения нереального.
Если понимать правильно, это и есть то, что Мелвилл создал в "Моби Дике" – оружие для уничтожения. Он сказал своему другу Натаниелю Хоторну, которому был посвящён "Моби Дик", что эта строка – "Я крещу тебя не именем всевышнего, но именем дьявола!" – является девизом его книги.
***
Последним качеством, общим для Ахаба и Архетипа, является то, что они остаются в неизвестности. Пребывая на окраине парадигмы, они эффективно скрыты в размытых краях воспринимающей возможности наблюдателя. И эта пелена позволяет Ахабу, стоя перед своей командой, оставлять её в неведении о том, кто он есть на самом деле; она позволяет "Моби Дику", лёжа открытым перед читателем, оставлять его в неведении, что он есть на самом деле. Наблюдатель, не сознающий конечности своей собственной реальности, должен сказать, что Ахаб это великий персонаж, но, в конечном итоге, безумный. Он должен сказать, что "Моби Дик" это великая книга, но в конечном итоге, непостижимая. Он должен сказать, что Архетип интересен в теории, но не имеет практической ценности, потому что нельзя вырваться из реальности. Куда ты пойдёшь?
Критики часто указывают на пороки Ахаба, которые привели его к гибели, чтобы поддержать свою теорию о том, что он, в аристотелевском смысле, трагический герой, но именно такие ошибки происходят, когда мы по незнанию переводим из другой парадигмы в свою. Вот почему "Моби Дик" не поддаётся ни на какие интерпретации. Он о путешествии туда, о существовании чего мы даже не подозреваем.
Капитан Ахаб не трагический герой. Он не проявляет пороков и не переживает гибели. Он устремлён по единственному пути, с момента нашей первой встречи с ним до его последней схватки с белым китом. Он – гарпун, безошибочно пущенный в цель. Он ни при каких условиях не изменит курса, и его ни в коем случае не постигнет неудача в достижении цели.
Различий между капитаном Ахабом и индивидуумом, который сделал Первый Шаг и запущен по траектории пробуждения, немного. Я заметил только одно упущение, достойное упоминания: бурный восторг.
Безумная радость.
Абсолютное, неистовое счастье.
Беспредельное ликование.
В различные моменты Ахаб предстаёт перед нами в ярости, в безумии, в ясном уме, в мучениях, с разбитым сердцем, самоанализирующим, но никогда излучающим торжество, каким он почти наверняка должен был быть. У него были все причины, чтобы встать на носу "Пекода" с раскинутыми широко руками, как Джек Доусон из "Титаника", и прокричать: "Я король мира!". Но что для Джека Доусона было игрой, для Ахаба было бы реальностью. Для Ахаба вся неопределённость, страх, сомнения, заурядность, мелочность, борьба, двусмысленность и мириады других цепей, связывающих нас, тянущих нас вниз, оборваны. Его судьба известна, его успех неминуем. Он несётся с умопомрачительной скоростью к совершенной свободе. Он это знает, и он должен быть невыразимо счастлив от этого.
16. Несовместимые различия.
Ты новый человек, представший предо мной?
Для начала, предупреждаю: я совсем не такой,
каким ты меня представляешь.
Думаешь, что сможешь найти во мне свой идеал?
Думаешь, так легко сделать меня своим любовником?
Думаешь, дружба со мной будет удовольствием, ничем неомрачённым?