Шрифт:
Часть I
Глава I
Кровью вскормленные
– Пощади!
– Не могу. Кисас1.
– Знаю. Я не за себя… Он ни при чем, – мужчина кивнул в сторону мальчика лет десяти, испуганно озиравшегося вокруг. – Это касается только нас.
– Нет, не только. И ты это знаешь!
– Он совсем мальчишка.
– И я им был когда–то, пока ты не убил отца. Сегодня твой сын станет мужчиной. Придется.
– У него, кроме меня никого нет.
– И у меня не было. Ты!.. Ты отнял все. Тысячи улыбок, что были моим губам суждены. Ты утопил детство в чане с кислотой. Украл радужные цвета из моей жизни, покрасил в черный небо над головой. Ты посадил зерно мести
– Я знаю, о чем ты говоришь. Твой отец убил моего. И мое нутро полыхало. Мне тоже пришлось страдать. Как тебе, мне знакомы боль и злоба…
– Тогда ты знаешь, что ждет твоего сына. Пощадить, чтобы он жил?.. А у него получится? Жить то? Ты знаешь, что с ним будет после того, как я тебя убью. Тьма поглотит его разум, а сердце уже не сможет любить. Он продаст душу любому, кто поможет отомстить за тебя. Скажи, ты хочешь, чтобы сын жил в муках? Как мы?
– Нет. Не хочу. И…
– Я избавлю от бесконечных страданий, ядовитых мыслей, разрушающих чувств. Отправлю его туда, где нет отравы, взрастившей нас. Туда, где не властны законы людей. Где земля – всего лишь песчинка в пустыне. Там ему будет лучше.
– Прошу… – он осекся и опустил голову, пытаясь сохранить самообладание.
– Дитя отомстит, чтобы отец покоился с миром. Должен. Того требует честь. Велят воспитание, традиции. А иначе – позор! Даже если не захочет, не сможет сегодня, он никогда не забудет. Не простит. Не оставит попыток найти путь, который приведет ко мне. И завтра он явится, чтобы убить!.. Ты воздал за отца. Я мщу за своего. А он придет мстить за тебя… Кровь за кровь. Родственник всегда отомстит за семью. Так было, есть и будет. Но не со мной. Смерть всех сыновей из вашего рода остановит кровопролитие. Я положу этому конец.
– Убив твоего… – он запнулся, силясь прогнать поселившуюся в сердце скорбь от предстоящей утраты. Поборов чувства, продолжил. – Уже тогда я знал, что ты придешь. Я понимаю и принимаю твое возмездие. Но мое – не было омрачено твоей гибелью. И, если месть для тебя такая священная, какой должна быть, прошу, не тронь пацана.
Кандуу замолчал в раздумьях. Его старенький потертый ТТ, умеющий отправлять людей в упомянутые им места, был направлен на собеседника. Обремененный мыслями, он тяжело вздохнул. Всмотрелся в дрожавшего мальчишку, который еле сдерживал слезы, пытаясь сохранить хладнокровие и отсутствием духа не опозорить отца. Поразмыслив, посмотрел на просившего и кивнул в знак согласия с просьбой. Тот благодарно наклонил голову в ответ, схватил мальчика за руку и сказал: «Сын, никогда не забывай кто ты. Ты – сын Будана из могучего рода Будур! Будь храбр, живи честно, ничего не бойся!». После встал лицом к дулу пистолета, приподнял подбородок и выпятил грудь. Глубоко вдохнул и хотел что–то произнести, когда сын не удержался и всхлипнул: «Папа!». «Не смей! Не показывай им своих слез. Слышишь?!» – сурово бросил мужчина. Тот мотнул головой и, стараясь унять чувства, отер глаза рукавом. Отец, едва заметно улыбнулся и, приобняв, одобрительно потрепал сына по спине. Затем, шагнув в сторону, оставил потомка и выговорил: « »2.
Я не хотел, чтобы сын видел, как убивают отца. Поэтому встал позади мальчика, готовый увести подальше, когда будут высказаны последние слова и момент расправы настанет. Но разговор прервался внезапно. Кандуу кивнул в знак уважения и, поджав губы, выстрелил в сердце, едва из уст Будана прозвучала Шахада.
«Папа!» – вскрикнул мальчик и бросился к телу, безжизненно рухнувшему на пол. Опустился на колени, ладонями схватился за щеки, повернул голову и, вглядываясь в застывшие глаза, взывал: «Пап! Пап!.. Папа!», пытаясь воскресить отца. После тщетных попыток уткнулся лбом в окровавленную грудь и не совладал с чувствами. Рыдая, содрогался всем телом и, прерывисто дыша, похрипывал. С трудом успокоился и, не выпуская отца из объятий, долго не поднимал головы. А когда все же оторвался от груди усопшего, я устрашился. Мальчишка, что стоял, цепенея от страха, исчез. Лицо вспыхнуло злостью. Нос морщился, губы подергивались, оголяя зубы. А детские глаза источали ярость. Уставившись, он глядел исподлобья и не моргал, будто боялся потерять из виду убийцу. Казалось, у него помутился
Кандуу подвинул стул, сел рядом с поверженным телом врага и прочитал молитву за упокой души. Закончив, встал и молча глядел на сына убитого. Тот сидел неподвижно. На окровавленном лице от слез успели нарисоваться две тоненькие линии, напоминая боевой окрас индейцев команчи. Ничто не вызывало его внутреннего напряжения. Лишь взгляд, взирающий сквозь кровь, говорил о клятве, которую мальчишка уже принес. Он смотрел на убийцу отца. Смотрел, чтобы запомнить.
Кандуу долго глядел, пытаясь найти подходящие слова и ими утешить мальчика, разбитого горем, прежде чем его взгляд потупился. Ничего не сказав, он решительно повернулся и пошел к воротам. Сделав три–четыре шага, он остановился, склонил голову. Затем поднял руки, вгляделся в них и плечи его задрожали. Он согнулся, будто от боли в груди и прикрыл правой ладонью глаза. Левой – держал заряженный пистолет. Обернулся и посмотрел на мальчика, который все также не сводил с него глаз. Несколько раз тяжело вздохнув, он подошел вплотную и приставил пистолет к его голове. Тот не шелохнулся и, будто не видел оружия, с ненавистью взирал исподлобья.
Лицо Кандуу исказилось от злости. Он сказал:
– Скажи, и я избавлю тебя…
– Стой! Ты не можешь, – вскричал я.
– Он – Будан! – крикнул Кандуу в ответ.
– Ты дал слово!
– Смотри! – он наклонился и, указывая на лицо мальчика, потряс пальцем. – Посмотри на него. Он уже отравлен.
Я взглянул на сына убитого. Он сидел и смотрел так, будто все в мире исчезло. Все, кроме убийцы отца.
– Все равно ты не можешь убить его. Нас привел закон чести, из которого родилось право на месть. Он не проливал кровь. И ты не тронешь его. Или, клянусь, у тебя нет чести!
Глаза Кандуу почти округлились, не вмещая нахлынувшую ярость. Оскорбленное нутро распирало грудь. Все тело напряглось и клонилось вперед, готовое ринуться в бой, чтобы в смертельной схватке отстоять свою честь и воздать за обиду. Он смотрел на меня и учащено дышал. Спустя минуту махнул рукой в мою сторону, отвернулся, схватился за темя и повалился на стул, стоявший рядом. Он понимал, что я прав. Зная, что не может лишить мальчика жизни, тер лоб пистолетом, мотал головой и что–то бормотал, пока не замер и через мгновение не воскликнул:
– Ты!.. Ты убей!
– А?! – оторопел я.
– Я требую по праву крови, в которой мои руки из–за тебя.
– Я здесь! Мой долг оплачен.
– Врешь!..
– Никто не станет больше никого убивать. С тобой я воздал за отца. С моей помощью ты отомстил за своего. Я рассчитался. В полной мере.
– Нет, не в полной. У Лиссана были телохранители. Я убил пятерых.
– Да, но Лиссана убил я.
– На моих руках кровь невинных людей, непричастных к твоей мести. Я знал, чем это может обернуться. Меня могли обвинить в братоубийствах и казнить с позором. Могли предать огню. Облить бензином и сжечь, понимаешь?! И уж точно я не хотел видеть сны с лицами убитых. Ты знаешь! Никто не хочет. Но с тяжелым сердцем я сделал это ради тебя, чтобы твой кисас состоялся. А когда помог отомстить, ты поклялся, что в долгу до тех пор, пока не буду удовлетворен кровью, что ты прольешь ради меня. Бог свидетель! Сколько крови ты пролил? Я спрашиваю, сколько? Нисколько! И в уплату я требую: убей его!
– Нет!!! Не буду!.. Не могу! Прошу, не проси. Только не об этом… Не поступай так со мной.
Я отвернулся.
Он молчал.
Сокрушаясь о том, что мне предстояло, я вспомнил день, когда мстил за отца. Тогда Кандуу не пришлось упрашивать. Он помог и поддержал меня. А после искренне скорбел, сожалея о моей утрате. До момента, пока месть не свершилась, я был сосредоточен. Мне было некогда проявлять эмоции. Мы перебили всех, кто стоял на пути. Я высказал все слова, что травили меня изнутри. Убийца испустил последний вздох, а я упал на колени и дал волю чувствам. До сих пор помню тяжесть руки Кандуу, которую он не убирал с моего плеча, пока я не совладал с душевной болью. Поистине, он помог достойно отомстить. Тогда–то в порыве нахлынувшей благодарности, я и дал клятву.