Думы

Случевский Константин Константинович

«Я задумался и — одинок остался…»

Я задумался и — одинок остался; Полюбил и — жизнь великой степью стала; Дружбу я узнал и — пламя степь спалило; Плакал я и — василиски нарождались. Стал молиться я — пошли по степи тени; Стал надеяться и — свет небес погаснул; Проклял я — застыло сердце в страхе; Я заснул — но не нашел во сне покоя… Усомнился я — заря зажглась на небе, Звучный ключ пробился где-то животворный, И по степи, неподвижной и алкавшей, Поросль новая в цветах зазеленела…

БУДУЩИМ МОГИКАНАМ

Да, мы, смирясь, молчим… в конце концов — бесспорно!.. Юродствующий век проходит над землей, Он развивает ум старательно, упорно И

надсмехается над чувством и душой. Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно Молчать сознательно, но заодно с толпой; В веселье чувственности сытой и шальной Засмеивать печаль и шествовать покорно! Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно; В могилу заодно сойти с ней не обидно; Но каково-то тем, кому судьба — стареть И ждать, как подрастут иные поколенья И окружат собой их, ждущих отпущенья, Последних могикан, забывших умереть!

«Кто вам сказал, что ровно половина…»

Кто вам сказал, что ровно половина Земли, та именно, что в ночь погружена, Где темнота царит, где звезды светят зримо, Вся отдана успокоенью сна? Бессонных множество! Смеясь или кляня, Они проводят в ночь живую ярость дня! Кто вам сказал, что ровно половина Земли вертящейся объята светлым днем? А все образчики классической дремоты, Умов, охваченных каким-то столбняком? Нет! Полон день земли, в котором бьемся мы, Духовной полночью, смущающей умы.

«Где только крик какой раздастся иль стенанье…»

Где только крик какой раздастся иль стенанье — Не все ли то равно: родной или чужой — Туда влечет меня неясное призванье Быть утешителем, товарищем, слугой! Там ищут помощи, там нужно утешенье, На пиршестве тоски, на шабаше скорбей, Там страждет человек, один во всем творенье, Кружась сознательно в волнении зыбей! Он делает круги в струях водоворота, Бессильный выбраться из бездны роковой, Без права на столбняк, на глупость идиота И без виновности своей или чужой! Ему дан ум на то, чтоб понимать крушенье, Чтоб обобщать умом печали всех людей И чтоб иметь свое, особенное мненье При виде гибели, чужой или своей!

«Где только есть земля, в которой нас зароют…»

Где только есть земля, в которой нас зароют, Где в небе облака свои узоры ткут, В свой час цветет весна, зимою вьюги воют, И отдых сладостный сменяет тяжкий труд. Там есть картины, мысль, мечтанье, наслажденье, И если жизни строй и злобен и суров, То все же можно жить, исполнить назначенье; А где же нет земли, весны и облаков? Но если к этому прибавить то, что было, Мечты счастливые и встречи прежних лет, Как, друг за дружкою, то шло, то проходило, Такая-то жила, такой-то не был сед; Как с однолетками мы время коротали, Как жизни смысл и цель казалися ясней, — Вы вновь слагаетесь, разбитые скрижали Полузабывшихся, но не пропавших дней.

«Край, лишенный живой красоты…»

Край, лишенный живой красоты, В нем намеки одни да черты, Все неясно в нем, полно теней, Начиная от самых людей; Если плачут — печаль их мелка, Если любят — так любят слегка, Вял и медлен неискренний труд, Склад всей жизни изношен и худ, Вечно смутен, тревожен их взгляд, Все как будто о чем-то молчат… Откровенной улыбки в них нет, Ласки странны, двусмыслен совет… Эта бледность породы людской Родилась из природы самой: Цепи мелких, пологих холмов, Неприветные дебри лесов, Реки, льющие волны сквозь сон, Вечно серый, сырой небосклон… Тяжкий холод суровой зимы, Дни, бессильные выйти из тьмы, Гладь немая безбрежных равнин — Ряд не конченных кем-то картин… Кто-то думал о них, рисовал, Бросил кисти и сам задремал…

НА СУДОГОВОРЕНЬЕ

Там круглый год, почти всегда, В угрюмом здании суда, Когда вершить приходит суд, Картины грустные встают; Встают одна вослед другой, С неудержимой быстротой, Из мыслей, слов и дел

людских, В чертах, до ужаса живых… И не один уж ряд имен В синодик скорбный занесен, И не с преступников одних Спадают вдруг личины их: Простой свидетель иногда Важней судимых и суда; Важней обоих их порой Мы сами, в общем, всей толпой! Но в грудах всяких, всяких дел, Подлогов, взломов, мертвых тел, Бессильной воли, злых умов, Уродства чувств и фальши слов И бесконечных верениц Холодных душ и нервных лиц, — Заметна общая черта: Незрелой мысли пустота!

ВОПЛОЩЕНИЕ ЗЛА

Читали ль вы когда, как Достоевский страждет, Как в изученье зла запутался Толстой? По людям пустозвон, а жизнь решений жаждет, Мышленье блудствует, безжалостен закон… Сплелись для нас в венцы блаженства и мученья, Под осененьем их дают морщины лбы; Как зримый признак их, свой венчик отпущенья Уносим мы с собой в безмолвные гробы. Весь смутный бред страстей, вся тягота угара, Весь жар открытых ран, все ужасы, вся боль — В могилах гасятся… Могилы — след пожара — Они, в конце концов, счастливая юдоль! А все же надобно бороться, силы множить, И если зла нельзя повсюду побороть, То властен человек сознательно тревожить Его заразную губительную плоть. Пуская мысль на мысль, деянье на деянье, В борьбе на жизнь и смерть слагать свои судьбы… Ведь церковь божия, вещая покаянье, Не отрицает прав возмездья и борьбы. Зло не фантастика, не миф, не отвлеченность! Добро — не звук пустой, не призрак, не мечта! Все древле бывшее, вся наша современность Полна их битвами и кровью залита. Ни взвесить на весах, ни сделать измеренья Добра и зла — нельзя, на то нет средств н сил. Забавно прибегать к чертам изображенья; Зачем тут — когти, хвост, Молох, Сатаниил? Легенда древняя зло всячески писала. По-своему его изображал народ, Испуганная мысль зло в темноте искала, В извивах пламени и в недрах туч и вод. Зачем тут видимость, зачем тут воплощенья, Явленья демонов, где медленно, где вдруг — Когда в природе всей смысл каждого движенья — Явленье зла, страданье, боль, испуг… И даже чистых дум чистейшие порывы Порой отравой зла на смерть поражены, И кажутся добры, приветливы, красивы Все ухищрения, все козни сатаны. Как света луч, как мысль, как смерть, как тяготенье, Как холод и тепло, как жизнь цветка, как звук — Зло несомненно есть. Свидетель — все творенье! Тут временный пробел в могуществе наук: Они покажут зло когда-нибудь на деле… Но был бы человек и жалок и смешон, Признав тот облик зла, что некогда воспели Дант, Мильтон, Лермонтов, и Гете, и Байрон! Меняются года, мечты, народы, лица, Но вся земная жизнь, все, все ее судьбы — Одна-единая мельчайшая частица Борьбы добра и зла и следствий той борьбы! На Патмосе, в свой день, великое виденье Один, из всех людей, воочию видал — Борьбы добра и зла живое напряженье… Пал ниц… но — призванный писать — живописал!

В КОСТЕЛЕ

Толпа в костеле молча разместилась. Гудел орган, шла мощная кантата, Трубили трубы, с канцеля светилось Седое темя толстого прелата; Стуча о плиты тяжкой булавою, Ходил швейцар в галунном, красном платье; Над алтарем, высоко над стеною В тени виднелось Рубенса «Распятье»… Картина ценная лишь по частям видна: Христос, с черневшей раной прободенья, Едва виднелся в облаке куренья; Ясней всего блистали с полотна: Бока коня со всадником усатым, Ярлык над старцем бородатым И полногрудая жена….

НА РАУТЕ

Людишки чахлые, — почти любой с изъяном! Одно им нужно: жить и не тужить! Тут мальчик с пальчик был бы великаном, Когда б их по уму и силе чувств сравнить. А между тем все то, что тешит взоры, Все это держится усильями подпор: Не дом стоит — стоят его подпоры; Его прошедшее — насмешки и позор! И может это все в одно мгновенье сгинуть, Упорно держится бог ведает на чем! Не молотом хватить, — на биржу вексель кинуть — И он развалится, блестящий старый дом…