Дунайский лоцман
Шрифт:
— Говорят, что у него прекрасные голубые глаза, и ему не приходится, как вам, носить очки. Впрочем, тогда как вы сильный брюнет и тщательно бреетесь, он ходит с бородой, как утверждают, белокурой. Насчет этого последнего пункта свидетельства, кажется, не очень достоверны.
— Конечно, это является указанием, — заметил Илиа Бруш, — но еще достаточно неясным. Блондинов много, и нельзя всех подозревать в преступлениях.
— Знают и другое. Прежде всего, говорят, что этот атаман болгарин… как и вы, господин
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Илиа Бруш взволнованным голосом.
— По вашему акценту, — объяснил Карл Драгош с невинным видом, — я заключаю о вашем болгарском происхождении… Но, быть может, я ошибаюсь?
— Вы не ошибаетесь, — подтвердил Илиа Бруш после краткого колебания.
— Значит, этот атаман — ваш соотечественник. В народе его имя даже переходит из уст в уста.
— Даже!.. Так его знают?
— Разумеется, но это совсем не официально.
— Официально или полуофициально, но каково же имя этой подозрительной личности?
— Правильно или нет, но прибрежные жители относят злодеяния, от которых им столько приходится страдать, на счет некоего Ладко.
— Ладко!.. — повторил Илиа Бруш и, охваченный живейшим волнением, внезапно перестал грести.
— Ладко, — удостоверил Карл Драгош, наблюдая за собеседником уголком глаза. Но тот уже овладел собой.
— Это странно, — сказал он просто, в то время как весло снова заработало в его руках.
— Что же здесь странного? — настаивал Карл Драгош. — Вы знаете этого Ладко?
— Я? — возразил рыболов. — Меньше всего на свете. Но ведь Ладко — это не болгарская фамилия. Вот что я вижу здесь странного.
Карл Драгош не стал продолжать разговора, который рисковал сделаться опасным и результаты которого уже удовлетворили его. Удивление рыболова, когда он услышал описание наружности преступника, смущение, когда была названа его предполагаемая национальность, волнение, когда он услышал имя, — всего этого нельзя было отрицать, и это давало новую силу первоначальным подозрениям, но не являлось, однако, решительным доказательством.
Как и предвидел Илиа Бруш, еще не было двух часов пополудни, когда баржа прибыла в Грон. За пятьдесят метров до ближайших домов рыболов причалил к левому берегу, чтобы его не задержали любопытные, как он объяснил, и попросил господина Йегера одного, переправиться на правый берег, где он окажется в центре города, на что пассажир согласился охотно.
Выполнив эту задачу, последний превратился в сыщика. Поставив баржу на якорь, он выпрыгнул на набережную в поисках своих людей.
Он не сделал и двадцати шагов, как столкнулся с Фридрихом Ульманом. Между двумя полицейскими произошел быстрый разговор.
— Все идет хорошо?
— Да — Нужно замыкать круг, Ульман. Отныне посты наших людей ставь через километр один от другого.
— Значит,
— Да.
— Тем лучше.
— На завтра задача — не терять меня из виду. У меня есть мысль ускорить дело.
— Понятно.
— И чтоб у меня не спали! Ухо востро! Спешить!
— Рассчитывайте на меня.
— Если что-нибудь узнаешь, сигнал с берега, не так ли?
— Условленно.
Собеседники разошлись, и Карл Драгош вернулся на суденышко.
Если бы отдых Драгоша не смущало беспокойство, которое он испытывал, то его нарушил бы в эту ночь оглушительный шум стихий. В полночь с востока пришла гроза и усиливалась с часу на час, а дождь свирепо хлестал.
В то время, когда Илиа Бруш вернулся на баржу, около пяти часов утра, дождь лил потоками, и ветер яростно дул как раз против течения. Рыболов, впрочем, отплыл, не колеблясь. Вытащив якорь, он выбрался на середину реки и возобновил свою привычную греблю. Нужна была подлинная смелость, чтобы приняться за работу в таких условиях после утомительной ночи.
В продолжение первых часов утра буря не показывала никакого намерения утихнуть, наоборот, она усиливалась. Баржа, несмотря на помощь течения, с трудом подвигалась против бешеного ветра, и после четырех часов усиленной работы она прошла только двенадцать километров от Грона. Приток Ипель, на правом берегу которого расположена Салька, где, по словам Илиа Бруша, он побывал ночью, находился уже не очень далеко.
В это время гроза удвоила ярость, и положение сделалось очень опасным. Если Дунай и нельзя сравнить с морем, он все же достаточно широк, чтобы на нем могли возникать большие волны при сильном ветре. Так было и в этот день, и сила бури заставила Илиа Бруша искать убежища у левого берега.
Он до него не добрался.
Его отделяло от берега еще более пятидесяти метров, когда произошло ужасное и редкое явление природы. Несколько выше баржи деревья, росшие на берегу, внезапно устремились в реку, словно начисто срезанные гигантской косой. В то же время вода, поднятая неизмеримой мощью, набросилась на берег и отхлынула от него огромной волной, подхватившей и закружившей баржу.
Очевидно, в верхних слоях атмосферы образовался смерч и присосался к поверхности реки с неотразимой силой.
Илиа Бруш понял опасность. Энергичным ударом весла повернув лодку, он направил ее к правому берегу. Если этот маневр и не дал желанного результата, то все же рыболов и пассажир были ему обязаны спасением.
Подхваченная смерчем, продолжавшим свой яростный бег, баржа, по крайней мере, избежала поднимавшейся перед нею водяной горы. Поэтому ее не затопило, что стало бы неизбежно без маневра Илиа Бруша. Увлеченная наружным краем воздушного водоворота, баржа помчалась по дуге большого радиуса.