Дунечка и Никита
Шрифт:
К скамейке подошел здоровенный парень в кепке. Кепка на его проволочных курчавых волосах держалась каким-то чудом, и Наде показалось, что она вот-вот упадет.
– Пришел, ирод окаянный, - сказала женщина, - глаза б мои на тебя не смотрели, жирафа кучерявая!
– Ладно...
– сказал парень, сморщив лицо, - чего паникуешь...
– Пускай тебя посадят, паразита, пускай!
– Ладно, - повторил парень, - чего шумишь... Что в тюрьме, что с тобой - один ляд.
– У вас спички нет?
– спросил Степанова
– Пожалуйста.
– Благодарю вас. Вы по делу или слушать?
– Это как?
– Любопытствуете или у самого неприятности?
– А вы?
– Я, изволите ли видеть, укрепляю институт судебной гласности. Слушаю и реагирую. Судье важно видеть реакцию зала. У нас утеряна прелесть реакции зала на происходящее в судебном заседании.
– На пенсии?
– Да.
– Бывают интересные дела?
– Неинтересных дел нет. Каждое интересно, только если судья сумеет достигнуть подлеца, вывернуть его, вывернуть.
Степанов достал блокнот и записал: <Важно суметь вывернуть подлеца>.
– Не из <вечерки>, случаем?
– Нет.
– Скучны у нас судебные отчеты, как морковный пюрей.
Степанов снова вытащил книжечку и записал: <Старая сволочь, говорит не <пюре>, а <пюрей>.
– А по прежней профессии вы кто?
– спросил Степанов.
– Повар.
– Повар?
– Да, изволите ли видеть. Повар, с вашего позволения. Кормил прежних, а после ублажал вегетарианцев нарпита. Так вы с неприятностями?
– Папаша, - сказал Степанов, - вам бы лучше на печке со старухой сидеть...
Повар поднял пегие, торчащие вперед брови и тоскливо ответил:
– Старуха-то померла. Вот и грущу. А молодую брать - опасно, жилплощадь высудит.
Степанову стало мучительно стыдно: и за то, что он так грубо сказал старику, и за то, что в своей книжечке написал <старая сволочь>.
<Скорее-то сволочь - я, - отметил он про себя, - и не старая. А это значительно хуже>.
В институте было полно студентов. На первом этаже метались <режиссеры> - сегодня они сдавали мастеру этюды. На втором этаже в комнате номер 13 сидел Немировский - преподаватель по классу фехтования и сценического боя. По коридору, мимо комнаты 13, ходили актеры второго курса и зубрили диамат.
– Сиди здесь, - сказал Никита Дунечке, - вот на этом стуле, и никуда не уходи.
– Нет, - ответила Дунечка, - мне страшно одной. Они вон какие волосатые.
– Это студенты. Перед экзаменами не стригутся, поняла? Сиди тут и не рыпайся.
Никита пошел к двери. Дунечка, побледнев от волнения, пошла за ним следом.
– Дуня, - сказал Никита, - я что сказал?
– Я тогда с тобой играть никогда не буду, - сказала Дунечка дрожащим голосом. Она так всех пугала дома. Если ее наказывал отец или зазря ругала мать, она начинала дышать носом, раздувала свои круглые ноздряшки и говорила: <Ну ладно, я тебе больше никогда ничего не нарисую>.
Зачем вы стареете, люди? Зачем вы делаетесь разумными, взрослыми? Зачем вы не пугаете друг друга тем, что <больше никогда ничего не нарисуете>?
Никита вошел в тринадцатую комнату и сказал:
– Здравствуйте, Аркадий Борисович.
Напротив Немировского, высокого, тонкого, чертовски элегантного и седого, стоял напарник Никиты Коля Курчаев.
– Здравствуй, друг мой. Ну, готов?
– спросил он блестяще поставленным голосом.
– Что будем показывать?
– С-сцену драки, - сказал Коля. Он всегда заикался перед тем, как начинал <работать> этюд.
– Я понимаю, что не объяснение в любви; нежность не по моей части.
Немировский уже тридцать лет ставил драки и фехтовальные бои во всех московских театрах.
Никита повесил на спинку стула куртку и отошел к стене, туда, где был разостлан серый продырявившийся мат. На нем дрались двадцать поколений артистов. На этом мате дрались все - заслуженные и народные, лауреаты, <звезды> и те, которые так и состарились на роли <кушать подано>.
– Давай, - шепнул Никита.
Коля кивнул и сделал шаг к Никите. В это время открылась дверь, и в комнату вошла Дунечка.
– Никита, - сказала она драматическим шепотом, - поди-ка.
– В чем дело?
– спросил Немировский. Он обернулся, увидел Дунечку и спросил: - А это кто к нам пришел?
– Это племянница, - сказал Никита.
– Что тебе, Дуня?
– Пи-пи хочется, - прошептала Дунечка.
– Привет! А ка-ка кет?
– Пока нет.
– Что хочет младенец?
– спросил Немировский.
– Что вы шепчетесь?
– Потерпи, - сказал Никита шепотом, - видишь, я занят.
– Мама мне не велит терпеть.
– Аркадий Борисович, на минуту, - сказал Никита, - возникла проблема <пи-пи>.
Они вышли из тринадцатой комнаты, и Никита повел Дунечку в уборную.
– Зачем ты сказал им про <пи-пи>?
– обиженно спросила Дунечка.
– Как только не стыдно. Я ведь шепотом тебе сказала...
– Поворчи мне, поворчи. Да, а в какую тебя вести? Привет! Не в дамскую же.
– А в какую же еще? Я ведь девочка.
– А я мальчик.
– Ну и что? Ты ведь со мной идешь.
– Быть тебе Гегелем, - сказал Никита.
Он подошел к мужской уборной и, открыв дверь, крикнул:
– Есть тут кто?
– Конечно, - ответили ему.
– На выход! И постой у двери, я с племянницей иду.
– С кем?
Из уборной выскочил актер с четвертого курса, Романов.
– И чья это маленькая девочка, крошечка девочка?!
– засюсюкал он.
– Не ваша, - ответила Дуня и пошла в открытую дверь первой.