Дуновение смерти
Шрифт:
— Брейд, Брейд, — старый химик поднял узловатую, с набухшими венами руку и успокаивающе похлопал Брейда по колену, — не будем спорить о количестве и качестве. Статьи, которые вы опубликовали за последние десять лет, очень серьезны и представляют известную ценность, но их вряд ли можно считать блистательным вкладом в науку. — Он даже усмехнулся, так ему понравилась эта фраза, и повторил: — Вряд ли можно считать блистательным вкладом.
— А у меня вряд ли встречались блистательные аспиранты, — ответил Брейд раздраженно и тут же устыдился: нечего сваливать вину на
Энсон согласился:
— Это верно. Но кто виноват?
— А что я, по-вашему, должен делать? Загребать себе дотации и покупать аспирантов? Не собираюсь. Я давно решил, Кэп, что не пойду с поклоном в Вашингтон предлагать какую-нибудь идею, под которую можно получить деньги от правительства. Я не собираюсь менять свою работу на какие-то сомнительные новомодные проекты. Я занимаюсь тем, что меня интересует, вот и все. Если это заслуживает общественного поощрения, я приму его без колебаний. А нет, так нет. — Он говорил со злостью, мысленно оправдывая себя и ожидая услышать уже знакомые обвинения в непрактичности, в том, что он глупец, считающий бедность добродетелью, а процветание — грехом.
— Перестаньте, — сказал Энсон, — вы же знаете, что я думаю обо всем этом разгуле с субсидиями, который царит вокруг. Я вам это не предлагаю. Но почему вы так расстроились? Неужели вы не найдете другую работу? — Он пристально, не отводя глаз, уставился на Брейда.
Брейду было трудно выдержать этот взгляд. Что он мог ответить? Что уже возникла отрицательная обратная связь? Что чем дольше его не повышают в должности, тем сомнительнее становится повышение? Ведь если его и решат повысить, неизбежно возникнет ряд вопросов. Почему он так долго оставался помощником профессора? Почему его так долго не повышали? Значит, с ним что-то не так? А чтобы получить повышение, надо ответить на эти вопросы. Причем с каждым годом вопросы становятся все настоятельнее, все острее, давать на них ответы все труднее. А через некоторое время ответить будет и вовсе нечего.
И при переходе на новую работу эти вопросы возникнут тоже. Не то, чтобы он был слишком стар для новой работы или считался плохим химиком, просто его нынешнее положение чересчур затянулось.
Брейд быстро представил себе бесплодное хождение по химическим факультетам, обмен вежливыми рукопожатиями с сотрудниками, вежливые расспросы об его исследованиях, вежливый обмен статьями, и все это настолько приторно вежливо, что начинало тошнить.
А вежливость объясняется только тем, что никто не захочет задать невежливый вопрос: «Почему же вы столько лет оставались внештатным помощником профессора, профессор Брейд? И почему ваш университет вместо того, чтобы утвердить вас в должности, позволяет вам уйти?» Ведь не ответишь же: «Они не хотят меня повышать, потому что слишком долго не повышали. Они позволяют мне уйти, потому что смущены и раздосадованы тем, что никак не соберутся меня зачислить».
Он все еще старался выдержать взгляд Энсона.
— Я могу пустить в ход свое влияние, — сказал Энсон, — и помочь вам.
«Какое влияние?» — подумал Брейд с горькой безнадежностью. Ах, Кэп, Кэп, ну какое влияние?
— Но если вы хотите остаться в университете, — продолжал Энсон, — так боже мой! Заставьте их вас удержать. До июня, пока вас не предупредили, у вас есть время. Сделайте что-нибудь до этого.
— Сделать? — повторил Брейд. — Что сделать?
Энсон так стукнул тростью по гравию дорожки, что трость затрещала и из-под нее брызнули в разные стороны мелкие камешки.
— Вы что, сдаетесь, молодой человек? Бороться надо. В университете прозябать нельзя. Наука — это борьба. — И он сжал свою морщинистую руку в кулак.
— Но я-то как раз не возражаю против прозябания, учитель. На свете много мест, где можно бороться и где вам платят за эту борьбу. А я потому и сижу в университете, что не желаю бороться.
Из помещения для обезьян выбежала Джинни. Прямые темные волосы, заплетенные в две тугие косички, подпрыгивали у нее на спине, ударяясь о коричневый свитер, на бегу она отталкивала кусочек гравия носком туфли.
— Папа, можно я пойду в террариум?
Брейд поднял голову и какую-то долю секунды смотрел на собственную дочь, не узнавая ее.
— Конечно, — ответил он, — а где это?
— Да вон же, видишь вывеску!
— А нам пойти с тобой, Джинни? — Он потянулся к ней, и вдруг ему отчаянно захотелось взять ее на руки, прижать к себе, чтобы, лаская это маленькое существо, утешиться самому. Но она отбежала в сторону и ответила, не сводя глаз с террариума:
— Нет, я сама. Я быстро.
И поскакала, исполненная независимости, несмотря на свои одиннадцать лет.
— А как быть с работой Ральфа? — спросил Брейд.
— С исследованием кинетики? — на лице у Энсона отразилось неудовольствие, и он решительно затряс головой. — Забыть.
— Забыть? Но ведь она открывает совершенно новые возможности в области органической реакции. Если мне удастся закончить ее, получить последние подтверждения, — в нем вдруг пробудилась новая надежда, — я мог бы напечатать статью, которая вызовет настоящую сенсацию!
У Энсона это не нашло поддержки.
— А как вы собираетесь кончать эту недоделанную работу? — спросил он.
Брейд не ответил. Носком ботинка он сковырнул кусочек гравия.
— Для такой работы у вас нет достаточной подготовки, — сказал Энсон и покачал головой, — я это знаю. Приди вы вовремя ко мне за советом, я бы вас предостерег. Профессор не должен позволять своим аспирантам вести исследования, которые не по плечу ему самому. Я держался правила всегда знать и понимать до конца, что делают мои ученики. И если бы один из них вдруг исчез, я всегда мог доделать опыты сам. А у вас дело обстоит иначе, правда?