Шрифт:
Глава 1
В пятницу 19 мая я получил свое сполна. С утра какой-то однорукий гад в парикмахерской на Западной двадцать третьей улице впарил мне поддельный лотерейный билет, а вечером мне домой позвонил некий стряпчий и сообщил, будто бы после смерти моего дядюшки Мэтта я унаследовал триста семнадцать тысяч долларов. Разумеется, я сроду не слыхал ни о каком дядюшке Мэтте.
Едва стряпчий повесил трубку, я тотчас позвонил в Куинс своему дружку Райли, который служит в отделе борьбы с мошенничеством.
—
— Ну, что с тобой сотворили на этот раз, Фред? — с тяжким вздохом спросил Райли.
— Две пакости, — отвечал я. — Одну — утром, а другую — только что.
— Да? Ну, тогда берегись. Моя бабка не уставала повторять, что беды всегда ходят тройками. Будь начеку.
— О, господи! — вскричал я. — Клиффорд!
— Что такое?
— Я тебе перезвоню, — ответил я. — Похоже, меня только что посетила и третья.
Я бросил трубку, сбежал вниз по лестнице и позвонил в квартиру мистера Гранта. Он самолично открыл мне дверь. Подбородок его оттеняла засунутая за воротник салфетка, а в руке мистер Грант держал вилку с насаженной на нее крошечной кривой креветкой, облик которой был вполне под стать наружности моего соседа: мистер Грант и сам был маленьким, кротким креветкоподобным человечком с плешью, в очках в стальной оправе. Трудился он в какой-то бруклинской средней школе, где преподавал историю. Примерно раз в месяц мы встречались с ним у почтовых ящиков и обменивались ничего не значащими замечаниями. Собственно, к этому и сводилось все наше общение.
— Прошу прощения, мистер Грант, — сказал я. — Понимаю, время нынче обеденное, но скажите, нет ли у вас, часом, соседа по комнате, которого зовут Клиффорд?
Грант побледнел; рука с вилкой и креветкой повисла, будто плеть. Он медленно захлопал глазами.
Я сознавал, что дело безнадежное, но, тем не менее, продолжал:
— Миловидный, приятный в обращении парень примерно моих лет, подстрижен под «ежик», в белой рубахе с расстегнутым воротом, темных свободных брюках, на шее — галстук с ослабленным узлом.
За годы вынужденных упражнений я весьма понаторел в составлении кратких, но емких словесных портретов. Увы. Я мог бы продолжить, сообщив соседу приблизительные данные о росте и весе Клиффорда, но сомневаюсь, что в этом была необходимость.
И верно: необходимости не было. Вяло взяв навскидку вилку с креветкой, мистер Грант промямлил:
— Я то думал, он — ваш сосед...
— Он сказал, что получил посылку НП.
Мистер Грант кивнул с видом страдальца.
— Мне он заявил то же самое.
— А в доме не набралось достаточной суммы.
— Даже после того, как он одолжился у Уилкинса со второго этажа.
Я кивнул.
— В левой руке он держал комок смятых бумажных денег.
Мистер Грант сделал глотательное движение.
— Я ссудил его пятнадцатью долларами.
Я тоже сглотнул.
— А я — двадцатью.
Мистер Грант взглянул на креветку, словно силясь вспомнить, чьими стараниями она очутилась на вилке.
— Полагаю, — задумчиво молвил он. — Полагаю, нам следовало бы... голос его совсем ослаб.
— Идемте, потолкуем с Уилкинсом, — предложил я.
— Что ж, пожалуй, — со вздохом согласился Грант и вышел в коридор, тщательно прикрыв за собой дверь квартиры. Мы поднялись на второй этаж.
В этом квартале Западной девятнадцатой улицы стояли почти исключительно трех— и четырехэтажные дома без лифтов, но зато с каминами и садиками. В квартирах были высоченные потолки. Ума не приложу, как этому району столько лет удавалось избегать знакомства с бабками рабочих по сносу зданий. В нашем доме мистер Грант занимал первый этаж, на втором проживал отставной военный летчик по имени Уилкинс, а я обретался на третьем. Все мы жили бобылями, были людьми тихими и малоподвижными и не очень любили шум. Мне стукнуло 31, и я был младшим из нашей троицы, а старшенствовал у нас Уилкинс.
Мы добрались до его двери, позвонили и стали ждать, состроив скорбно-растерянные мины, издревле присущие всем дурным вестникам.
Вскоре дверь открылась, и перед нами предстал Уилкинс — ни дать ни взять редактор отдела писем «На склоне лет», облаченный в синюю рубаху с красными нарукавниками; зеленый солнцезащитный козырек был сдвинут на лоб. В заляпанной чернилами руке Уилкинс держал древнюю самописку. Посмотрев на меня, потом на мистера Гранта, на его вилку, на его креветку и, наконец, опять на меня, он спросил:
— Хм?
— Извините, сэр, — сказал я. — Не заходил ли к вам нынче пополудни человек по имени Клиффорд?
— Ваш сосед по комнате, — Уилкинс ткнул в мою сторону самопиской. Занял у меня семь долларов.
Мистер Грант застонал. Мы с Уилкинсом, как один, взглянули на его креветку, словно стенания исходили от нее. Я сказал:
— Сэр, этот Клиффорд, или как там его, никогда не был моим соседом по комнате.
— Хм?
— Он мошенник, сэр.
— Хм? — Уилкинс прищурился, словно смотрел не на меня, а обозревал залитое полуденным солнцем техасское раздолье.
— Мошенник, — повторил я. — Кидала. От слова «кидать», или обманывать. Это разновидность жулика.
— Жулика?
— Да, сэр. Кидала — это человек, который умеет убедительно врать, и в награду за такое умение вы отдаете ему свои денежки.
Уилкинс задрал голову и уставился в потолок, словно хотел проникнуть взором в мое жилище и убедиться, что по нему не расхаживает Клиффорд в рубахе с коротким рукавом, тихо и безмятежно вкушая от радостей сожительства со мной. Не сумев разглядеть никакого Клиффорда (а возможно, и пробуравить взглядом потолок — уж и не знаю, в чем именно он потерпел неудачу), Уилкинс удовольствовался созерцанием моей особы и спросил: