Дурак
Шрифт:
— Освальд! — заорал я из-за прикрытья валунов, а сам уже выхватывал метательный кинжал из ножен на копчике. Червь развернулся ко мне с мечом наготове. Кровавый камень, которым досталось Эдгару, он выронил. — Вспомни наши взаимные обеты [314] , — продолжал я. — И дальнейшее истребленье моих соратников заставит меня усомниться в твоей искренности.
— Прочь, навозник! [315] Не было у нас никаких обетов. Лживый наглый смерд! [316]
314
Фраза
315
Там же, пер. М. Кузмин и О. Сорока.
316
Парафраз реплики Освальда, пер. О. Сороки.
— Муа? — рек я на чистейшем, блядь, французском. — Мы договаривались, что я на блюдечке поднесу тебе сердце твоей дамы сердца — и отнюдь не в неприятном виде потроха, извлеченного из неебабельного трупа.
— Нет у тебя такой власти. И Регану ты не околдовал. Это она меня сюда прислала покончить с сим слепым предателем, кто воспламенял умы против наших сил. А также — доставить вот это. — Из глубин камзола он извлек запечатанное письмо.
— Каперское свидетельство, во имя герцогини Корнуоллской дающее тебе право быть мудаком и гандибобером?
— Твой острый ум ступился, дурак. Это любовная записка Эдмунду Глостерскому. Он отправился в эти края с разведотрядом оценивать численность французских войск.
— Это мой ум ступился? Мой острый ум?
— Да. Он и ступился, — сказал Освальд. — А теперь — ан-гард! — Его, блядь, французский был едва приемлем.
— Ну, — сказал я, картинно кивнув ему. — Это ты верно подметил.
При сих словах Освальд обнаружил, что его схватили за глотку и несколько раз дерябнули о валуны, от чего он лишился меча, кинжала, любовной записки и кошелька с монетами. После чего Харчок поднял управляющего повыше и медленно, однако ж неумолимо принялся сдавливать ему горло. Из вонючей утробы Освальда влажно забулькало.
Я сказал:
— Мой острый ум тебе — что в омут. Ты схвачен тем, кто Богом тронут. Вот так вот в наши дни актеры Ведут беспроигрышные споры.Такой поворот событий Освальда несколько озадачил — до того, что язык и зенки его удивленно полезли наружу нездоровым манером. Затем он принялся одну за другой сдавать свои телесные жидкости, и Харчку пришлось отвести его от себя, чтобы не замараться.
— Брось его, — промолвил Лир, по-прежнему из-под прикрытия валунов.
Харчок вопросительно глянул на меня. Я пожал плечами так легонько, что легче некуда:
— И впрямь — чего держать эту обтруханную мартышку? Пусть барсуков сношает.
Освальд уже перестал дрыгаться — просто висел в хватке Харчка и капал. Я кивнул подручному, и тот бросил тело управляющего за край утеса, словно яблочный огрызок. А сам опустился на одно колено у тела Глостера.
— Я хотел научить его валять дурака, — проговорил он.
— Да, парнишка, я знаю. — Я не отходил от валунов, давя в себе позыв утешить этого громадного бестолкового убийцу, похлопать его по плечу хотя бы. Из-за гребня над нами донесся шорох, и мне показалось, что я слышу лязг металла о металл.
— А теперь он не только слепой, но и мертвый, — вздохнул Самородок.
— Ешкин шик… — До меня дошло, что это было. Я успел крикнуть вполголоса Харчку: — Прячься, не сопротивляйся и не зови меня, — а сам плашмя бросился наземь.
На гребне появились первые солдаты. «Блин! Блин! Блин! Блядский блинский клятый блин!» — безмятежно размышлял я.
И тут услышал голос ублюдка Эдмунда:
— Глядите-ка, мой шут. А тут у нас что? Что это — не король? [317] Ловко! Ждет меня награда! [318] Законная добыча! В добрый час [319] . Отличный будет заложник, дабы остановить руку королевы Франции и ее орды.
317
Реплика Глостера, там же, пер. Б. Пастернака.
318
Реплика Освальда, там же, пер. М. Кузмина.
319
То же, там же, пер. Б. Пастернака.
— Неужто сердца ты лишен совсем? — спросил Лир, гладивший своего мертвого друга по голове.
Я выглянул в щель между камней. Эдмунд смотрел на своего мертвого отца так, будто наблюдал крысиный помет на тосте к чаю.
— Н-да, наверное, трагично, но порядок наследования титула определен, а зренья он лишился. Своевременный уход — обычная вежливость. А это что за ваворок? — И Эдмунд пнул своего полумертвого полубрата в плечо.
— Судьбою усмиренный бедняк [320] , — ответил Харчок. — Вступился за старика.
320
Реплика Эдгара, там же, пер. О. Сороки.
— Не бедняцкий это меч, я погляжу. И кошелек не бедный. — Эдмунд подобрал пожитки управляющего. — Они Гонерильина человека — Освальда.
— Ну да, милорд, — подтвердил Харчок.
— И где же он?
— На пляже.
— На пляже? Полез купаться и оставил меч и кошелек здесь?
— Он был отброс, — сказал Харчок. — Вот я его и отбросил. Он твоего старика замочил.
— А, ну да. Неплохо постарался. Ты одолел. — Эдмунд швырнул кошелек Харчку. — Возьми мой кошелек. Живи в достатке [321] . Отдашь тюремщику за корку хлеба. Взять их. — Он махнул солдатам на Лира и Харчка. Старик не сразу смог подняться, и мой подручный поддержал его.
321
Там же, пер. Б. Пастернака.
— А с телами что? — спросил у Эдмунда капитан.
— Пусть галлы их хоронят. Скорей, в Белую башню. Я уж насмотрелся.
Тут Лир закашлялся — сухо и немощно, однако неостановимо. Будто скрипели несмазанные двери Смерти. Мне показалось, он сейчас рухнет от тоски и больше не подымется. Кто-то из Эдмундовых солдат протянул ему флягу. Кашель вроде бы утих, но стоять и уж тем паче передвигаться на своих двоих Лир не мог. Харчок взвалил старика на одно плечо и понес вверх по склону. Костлявый старческий зад подскакивал на гигантском плече, как на подушке портшеза.
Когда они скрылись, я вылез из своего тайника и подполз к телу Эдгара. Рана у него на черепе была неглубока, но крови вытекло много — с черепами так обычно и бывает. Получившееся в итоге кровавое месиво, видать, и спасло Эдгару жизнь. Я посадил его, оперев спиной о валун, и привел в чувство легким биеньем по мордасам и щедрым плеском воды из бурдюка в лицо.
— Чё? — Эдгар заозирался и потряс головой, чтоб перед глазами прояснилось. Об этом движении он тут же немало пожалел. После чего заметил отчий труп и взвыл.