Дуракам всегда везет!
Шрифт:
Самым страшным был сон о нашествии на Тарасов диких собак, вцеплявшихся в горло прежде, чем человек успевал поднять руку к лицу. Собак были тысячи, миллионы. Они заполнили все улицы Тарасова, все свободное пространство, и, куда бы Валентин Петрович ни бросал взгляд, всюду он видел лишь их темно-коричневые взъерошенные спины и красные оскаленные пасти. Они зарезали всех в Тарасове, улицы постепенно наполнились потоками крови, собаки скакали по горам трупов и тонули в человеческой крови. Валентин Петрович судорожно лез по какой-то каменной фабричной трубе все выше и выше, а уровень крови
Просыпался он в холодном поту.
Коротков начал опасаться, что сойдет с ума, потому что картины, виденные им во сне, стали преследовать его и днем, появляясь в сознании, стоило ему лишь прикрыть на секунду глаза.
Он измучился, стал нервным, пытался пить, но, напиваясь в одиночку до бессознательного состояния, хватался за нож и сидел перед зеркалом, тупо глядя, как в нем мелькает его мотающаяся из стороны в сторону физиономия, и никак не успевая ударить ножом в это тупо ухмыляющееся, раздражающее лицо.
Когда он встречался в правлении кооператива, на стройплощадке с теми, кто, сам того не зная, передал ему права наследования строящихся в кооперативе квартир, он не мог спокойно смотреть им в глаза, боясь взглядом выдать свое навязчивое желание их смерти.
Ему наяву стали мерещиться кровавые пятна на их одежде, а когда, разговаривая однажды с пожилой супружеской парой, он поймал себя на том, что не может отвести взгляда от торчащего, как ему с ужасающейся отчетливостью представлялось, из груди женщины окровавленного ножа, он понял, что дальше так продолжаться не может.
Женщина обратила внимание на его напряженный взгляд, устремленный на свои груди, и поскольку в молодости была женщиной красивой, истолковала его поведение, скорее всего, по-другому. Она нервно поправляла платье на груди и что-то изредка шептала возмущенно-удовлетворенно своему мужу, который молча хмурил брови и по-стариковски угрожающе посапывал и покашливал.
В тот раз обошлось без скандала, но Коротков чувствовал, что все – граница допустимого близка и надо что-то срочно делать, иначе все его усилия пропадут даром, вся блестящая комбинация по выходу его, Короткова Валентина Петровича, в ряды новой богатой и преуспевающей аристократии закончится тривиальной смирительной рубашкой и изолятором в пригородном сумасшедшем доме – для особо буйных и беспокойных.
Когда в правлении его кооператива появилась пышногрудая Наталия Сергеевна и устремила на него свой тупой и неподвижный взгляд, Коротков почувствовал, что она принесла с собой избавление от его кошмаров.
Не обладая особой проницательностью, он не понял, правда, что совершается следующий неизбежный ход затеянной им авантюры, что ситуация выходит на новый уровень, о котором он даже не подозревал раньше. То, что существовало в его сознании, как манящая соблазнительная возможность, предстало перед ним во всей своей грубой реальности, стало осуществимым.
Нотариальная мадам проплыла по облезлой комнатке правления, устроила свой необъятный зад на жалобно скрипнувшем стуле, колыхнула грудями и произнесла свою
– Давай свои бумаги.
Произнесено это было уже несколько иным тоном, в котором не было ни снисхождения, ни готовности пойти навстречу просьбе, как тогда, в нотариальной конторе, а было какое-то тупое высокомерие, с которым милиционеры обычно произносят фразу: «Предъявите документы!»
– Какие бумаги? – прикинулся Коротков полным идиотом. О каких еще бумагах могла идти речь, как только не о тех, с которыми он приходил в нотариальную контору, то есть о завещаниях.
Бюст заколыхался перед глазами Короткова – нотариальная дама встала напротив него во весь свой почти двухметровый рост.
– Ну ты, козел позорный, фазан некайфованный!..
Она надвигалась на него бюстом, прижимая к стене и грозя задушить его своими пышными грудями.
Валентин Петрович уперся ладонями в эти груди и попытался отодвинуть их от себя.
Женщина приостановила свое движение на Короткова, полуобернулась и крикнула красивым низким голосом несколько игриво и в то же время обиженно-оскорбленно:
– Федор, он меня счупает!
Коротков хотел возразить, что никого он не щупает, а просто… ну, толкается, что ли. И что он не понимает, зачем говорить такие глупости, да еще коверкать при этом язык.
Но в это время дверь в комнатушку правления открылась, и на пороге показался Федор.
Увидя его, Коротков прекратил сопротивление и сполз по стенке на пол.
Федор доставал головой притолоку, плечи его касались обоих косяков одновременно, на шее, которая была примерно такой же толщины, как поясница Короткова, лежала золотая цепь шириной в большой палец.
– Мужик, – спросил Федор парализованного его видом Короткова, – ты зачем к женщине пристаешь?..
Федор отделал Валентина Петровича так, что тот понял все сразу и до конца. Он сам отдал все документы, сам показал на плане дома, какие квартиры намечены были к переходу в его собственность. Сам показал людей, как он уже понял, обреченных на смерть. Сам написал свое завещение, по которому все имеющиеся в его собственности квартиры в случае его смерти переходили к Федору. У него оставалась одна-единственная квартирка, которую он должен был получить от кооператива, как его председатель. Это было вполне законно.
Дом к тому времени был почти построен. Десять этажей уже возвышались в самом центре города, вызывая гордость и предвкушение новоселья у тех, кому посчастливилось стать членами этого кооператива, и дикую зависть тех, кто не сумел организовать себе в нем квартиру.
Началось завершение строительства одиннадцатого этажа, когда произошли два странных случая бесследного исчезновения людей.
Первой пропала та самая женщина, на груди которой Короткову мерещилось кровавое пятно. Однажды она отправилась на базар за продуктами и домой не вернулась. Больше ее никто никогда не видел. Обезумевший от горя муж, не предполагавший пережить свою супругу, умер от сердечного приступа пару месяцев спустя. Их строящаяся квартира перешла, формально, к Короткову. Хотя он знал, что фактически владеть ею будут нотариус со своим носорогом-Федором.