Дураки и музыканты
Шрифт:
Они все были хорошие, вроде… Особенно если не старые, не толстые и не школьницы. Со школьницами у Тедика тоже были свои старые счеты, как и с мажорами. Но он почти совсем не помнил, как выглядит ТА.
– Запутался… – почесал макушку Тедик.
Мама так и знала. Она кивнула сама себе и успокоилась.
Лада пытается наладить мосты и строит границу
Лада вбежала в парадную и понеслась по лестнице, задыхаясь от прилива сил.
Лада все может! Она справится! Все, что ей нужно сейчас – кульман, рейс-шина и ватман! И она натворит чудес! Она сдаст долги по всем предметам. Она еще понастроит мостов! А сейчас – срочно! – спасти свою семью, проложить мост между этими развалившимися берегами: берег Папин – берег Мамин. Ведь семья – это оплот! Короткое крепкое слово, означающее – крепостная ограда. Лада не позволит разрушить оплот. Она им объяснит. Она… Она споткнулось обо что-то большое и жесткое. Раздался грохот, и одновременно что-то робко обрушилось внутри у Лады. Может, уснувшая мышь выпала из гамака.
В коридоре стояли чемоданы. Папины чемоданы. Споткнувшись, Лада чуть не упала на один из них. На комоде лежала связанная стопка папиных словарей.
Лада медленно прошлась по коридору. Заглянула в гостиную. Такое ощущение, что она застигла двух воров за их черным делом. Два человека, с которыми она прожила 17 лет, сейчас торопливо шарили в шкафах, доставали вещи и укладывали, нет, забрасывали их в чемоданы, сумки, баулы и коробки. Они вели себя как чужие. Они грабили Ладу и разоряли ее детство.
Лада опустила руки. Только что приделанные крылья оказались слишком хрупкими и призрачными, чтобы все это выдержать.
Мама откладывала свои вещи в одну сторону, а папа – в другую. Похоже, они четко знали, что кому принадлежит. А ведь недавно все это было общим!
– Ну а меня вы как собрались делить? – спросила Лада.
Они обернулись и застыли с вещами в руках.
Она почувствовала, как дергается и кривится ее рот. Когда она нервничала, всем казалось, что она издевательски усмехается. В колледже ее считали слишком высокомерной. Она не возражала. Зато никто не доставал ее своим общением.
Родители растерялись. Мама не знала, в какую сторону отложить общий фотоснимок в самодельной рамке. (Девятилетняя Лада сделала ее из камешков, ракушек и стекляшек).
– Ты уже взрослая, Лада. Ты должна понять. Мы же всегда будем рядом, будем заботиться о тебе вдвоем. Мы тебя любим. Оба.
– Оба? Но по раздельности, да?
Они молчали. Лада схватила Козлика и прижала к себе. Он заметно нервничал: таращился по сторонам и дрожал всем телом.
– Ну и кто кому изменил? – с вызовом спросила Лада.
– Что? – мама ахнула и закрыла рот ладонью.
Конечно, о таких вещах не принято было говорить в их семье, так же, как и «об этих днях».
Лада оглядела родителей. Папа – похожий на печального пожилого спаниеля с обвислыми ушами и мешками под глазами. Мама – похожая на мягкую кошку. Для нее они были неразделимы. Их отношения всегда казались ровными. Они никогда не вели себя «как кошка с собакой». Нежная заботливая мама возле папы – всегда мур-мур-мур. Добрый верный папа всегда на защите семьи, и только на чужих – рррр.
Они вместе тихо сидели над книгами, тихо водили ребенка в садик, в больничку, в школу, в кино, в музей, в гости, в цирк, в театр, в зубнушку, в дом творчества… Теперь – что? Наигрались? Некуда стало водить?
Лада подозревала, что семейная жизнь – не только забота о ребенке и друг о друге. Есть кое-что еще… Она не помнит, например, как давно папа целовал маму и дарил ей цветы. Обнимала ли мама папу с любовью? С настоящей страстью? Есть ли у мамы красивый кружевной пеньюар? Ах-ах, нельзя же об этом… Опять – табу. Все знают, но никто не говорит.
– Кто инициатор? – требовательно спросила Лада, словно инспектор по семейным делам.
– Да я, я инициатор, – покорно призналась мама. – Папа ни в чем не виноват. Мне здесь нечем дышать. Он понимает меня и отпускает.
– А если я не понимаю тебя? Я не голосую, так?
– Дочь, у тебя будет все, что необходимо. Мы же будем жить вместе. Мы с тобой.
– Вместе? В каком месте? Почему ты тогда собираешь вещи?
Мама молча крутила семейный портрет в руках. Одна галька отвалилась от рамки и со стуком укатилась под плинтус.
– Тогда я остаюсь с отцом! – решительно выступила Лада.
Родители беспокойно переглянулись.
Еще один камешек вылетел из рамки. Тук! Семейный портрет разваливался на глазах.
– Дело в том, что … отец уезжает в Хельсинки. Ему предложили хорошую работу.
– Значит, я поеду с ним. Пап, забери меня с собой. Пожалуйста, па!
– Ты не сможешь продолжать обучение, – пробубнил печальный спаниель, опустив добрые карие глаза и повесив длинный нос. – Тебе придется оканчивать среднюю школу заново, чтобы куда-то поступить. А тебе ведь надо учиться…
– Я буду приезжать, я смогу экстерном! – умоляла до нытья в голосе Лада.
– Это неосуществимо.
– А? Что это за слово? Папа?!
Спаниель отвернулся…
Камушки и ракушки так и посыпались из фоторамки: тук-тук-тук… клац!
Лада отшатнулась. Отец оказался предателем. Тоже. Он будет откупаться от нее содержанием.
– Хорошо, – Лада проглотила и это. – Почему ты тогда, мама, собираешь вещи?
– Потому что мы переезжаем! – промяукала мягкая домашняя кошка, и что-то новое, лукавое, женское мелькнуло в ее голубых глазах. – Мы с тобой переезжаем, Лада. Эээ… в другое место.