Дураки и умники. Газетный роман
Шрифт:
У окна в пресс-центре продолжался тем временем вялый спор — не спор, а так, чесание языков.
— А вот интересно, кого он пресс-секретарем возьмет?
— Кто — Зудин? Или Твердохлеб?
— Неважно. Губернатор. Ты бы пошел?!
— На фига это надо!
— А я бы пошел, ничего страшного не вижу. Обычная работа, как все. Эй, посмотри, а окна-то у людей горят! Не спит народ, ждет результатов.
И тут в пресс-центр вбежал запыхавшийся корреспондент российского телевидения.
— Что вы тут сидите? Вы знаете, что там происходит? Выборы сорваны, в компьютерной спецназ! Оператора увезли!
Все вскочили и бросились бежать по коридору в сторону компьютерного центра, но там уже стоял, закрывая собой вход, человек в камуфляжной форме с автоматом. Кабинет председателя облизбиркома оказался закрыт изнутри. Вслед за этим прибежали из зудинского
…Журналисты расходились под утро, разочарованные, уставшие, злые. Город на рассвете, да еще после вчерашнего дождя был чистый и свежий, как дитя. Шли пешком по Исторической молча, думая каждый о своем. Надо было добрести домой, принять душ (если уже включили горячую воду), поспать хотя бы пару часиков и ехать по редакциям, чтобы часам к двенадцати, не позже, отписаться и сдать в номер материал о событиях этой ночи.
В последующие дни случилось еще много других, более мелких событий, на которые журналисты реагировали уже без особого энтузиазма. Например, был отстранен от должности начальник областного управления внутренних дел генерал Курицын — за превышение полномочий в ходе выборной кампании, но областной прокурор, давший санкцию на обыски и задержание, в своем кресле усидел и даже возбудил уголовное дело на Зудина и его компанию. Фуллера, однако, пришлось отпустить, так как выяснилось, что он вообще является гражданином другого государства и формально ни в каком штабе не значится, так, случайно зашел. Он тут же исчез из города, искал защиты в Москве, но, как вскоре стало известно, его даже не приняли там ни в одном из высоких кабинетов, более того, в официальном интервью первому каналу телевидения представитель президентской администрации публично открестился от какой бы то ни было причастности федерального центра к скандалу в Благополученске. В интервью Би-би-си Фуллер пожаловался, что он провел в России не одну выборную кампанию, но такое с ним случилось впервые и что он никому не советует соваться в Благополученск.
— Нецивилизованный город, господа, и совершенно дикие нравы…
Единственным человеком, кто остался доволен таким исходом дела, был Паша Гаврилов. Еще на три месяца, вплоть до новых выборов, он оставался губернатором Благополученской области и надеялся за это время полностью сменить свою оказавшуюся бездарной команду и теперь уж как следует подготовиться к схватке с Твердохлебом. Петр Иванович взял отпуск и уехал к отцу на пасеку. А Зудин в городе так больше и не появился, он упросил профессора Керцмана подольше подержать его в клинике, и, лежа в одной палате с пациентами, зачем-то прооперировавшимися на предмет изменения внешности, в какой-то момент и сам стал подумывать о том же, но потом, как следует рассмотрев себя в зеркале, остался в общем доволен и от мыслей таких оказался. «Ну что ж, — думал он теперь длинными больничными ночами, — проект не удался, но я не виноват, это все Фуллер, гад, сволочь… А как хорошо все начиналось!»
Глава 30. Мокрое место
В полночь вдруг поднялся ветер, и стало слышно, как шумит море. Стукнуло оставленное открытым окно на балконе, и Соня испугалась во сне, как всегда пугалась неожиданных и резких звуков. Надо было встать и закрыть это окно, иначе оно так и будет стучать до утра, но вставать не хотелось, встанешь — потом уже не уснешь. Но стукнуло с другой стороны, видно, порывом ветра распахнуло еще одно окно, в кабинете, и теперь через все пространство темного, спящего дома пронесся холодный, с запахом моря и цветущей магнолии сквозной поток воздуха, и сразу же в глубине этого пространства испуганно заплакал ребенок. Вскочила инстинктивно и только потом подумала: «Откуда ребенок?», но не удивилась, а пошла в темноте, выставив вперед руку и нащупывая предметы, туда, откуда слышался плач, но он отдалялся от нее, возникал то слева, то справа, но все время где-то впереди, она шла и шла, будто у комнат в этом доме не было ни стен, ни дверей, а было одно сплошное, продуваемое ветром, нескончаемое пространство. Ребенок плакал жалобно и безнадежно, словно не надеясь, что кто-то придет и укроет его.
Вдруг она ощутила приятную прохладу под босыми ступнями и поняла, что идет уже по мокрому от ночной росы песку, и ветер надувает колоколом ее длинную, до щиколоток рубашку, но ей почему-то совсем не холодно, а даже хорошо. И плач ребенка остался где-то сзади, едва различимый, сливающийся с шумом ветра и уже не тревожащий так, как там, в доме. В темноте Соня не увидела, а услышала море, вдруг оно оказалось совсем рядом, у ног, шипело и остро пахло йодом. Осторожно тронула его ступней, и море отозвалось неожиданно теплой, не успевшей остыть за ночь водой. Тут она увидела, что стоит возле старого, выщербленного волнореза, далеко уходящего в море. На мгновение выглянула луна и осветила на самом краю бетонной плиты темную, неподвижную фигуру. Кто-то стоял лицом к морю, и ветер раздувал полы его плаща. Бесстрашно ступила она на шершавую поверхность плиты и медленно пошла по ней, не отрывая глаз от темного силуэта. Соня шла и шла, но человек, застывший у края плиты, оставался все так же далеко от нее, будто бы с каждым ее шагом волнорез уходил все дальше и дальше в море.
Неожиданно сильный порыв ветра, налетевший с запада, поднял высокую волну, она с ревом ударила о мол и, разбившись на мириады брызг, отступила, снова ударила — и снова отступила. Мол покачнулся, как утлый плот, и Соня увидела, как между ней и тем человеком появилась и стала на глазах расширяться кривая, извилистая трещина, в которую хлынула холодная вода, мигом остудившая ее разгоряченные ступни. Ухнуло где-то вдалеке, и тут же, как по команде, из вставшей над морем тучи влупили тяжелые, хлесткие струи, волны под ними вмиг закипели, и скоро все видимое пространство моря было сплошным бурлящим котлом. В разбушевавшейся стихии Соня на какое-то время перестала что-либо видеть и различать и ждала, что вот-вот ее снесет в море, как щепку.
Но постепенно гроза иссякла, оставив после себя серое, тревожное небо и такое же серое, взбаламученное море, со дна которого поднялась и теперь плавала на поверхности, источая неприятные запахи, смесь ила и хлама, берег же покрылся целыми холмами мусора. Снова блеснула луна, и Соня увидела совсем близко, всего в нескольких шагах от себя невысокую фигуру человека, стоящего все так же неподвижно, будто вросшего в плиту. Тогда она остановилась на самом краю трещины, но не переступила через нее, а стала ждать, когда человек почует ее присутствие и повернется. Он повернулся, но только вполоборота, и Соня различила знакомый профиль с капризно выпяченной губой. Голый череп человека отблескивал в свете луны и только небольшая часть его, у самого лба, оставалась темной, будто в этом месте зияла неровными краями выбоина от пули. Некоторое время он вглядывался в мигавший на Западном мысу маяк, и вдруг сказал, не поворачивая головы:
— Кто вы?
Она так долго шла сюда, ей так много нужно было сказать этому человеку! Мысленно она столько раз рисовала картину своей встречи с ним и столько раз проговаривала про себя слова, которые скажет ему, но теперь все они казались ненужными и пустыми, и надо было сказать только что-то самое главное.
— Я ненавижу вас! — сказала Соня.
Он по-прежнему стоял вполоборота и только удивленно поднял бровь после этих слов. Ей показалось, что он не понял или не расслышал.
— Кто вы? — повторил он свой вопрос.
— Сама не знаю, кто я теперь! — сказала Соня с вызовом.
— Что вам от меня нужно? — спросил он нетерпеливо.
— Ничего. Хочу, чтобы вы знали, что я вас ненавижу.
— Это странно, — сказал он обиженным голосом. — Разве не я дал вам свободу? Вы все должны быть благодарны мне, особенно вы, журналисты.
«Откуда он знает?» — подумала Соня, но вслух сказала:
— Свобода оказалась обманчивой. Вам хоть известно, скольких людей она погубила? Мальчики кровавые еще не снятся? — Она будто желала одна расквитаться за всех, кто остался на берегу, раз уж именно ей выпало дойти до него и говорить с ним.