Дураки умирают
Шрифт:
— Вы что-нибудь предприняли? — спросил я. — Попытались поставить в известность полицию или японские власти?
— Нет, — ответил Гронвелт. — Это невозможно, и я думаю, вам тоже не стоит это делать.
— Конечно же, я последую вашему совету, — ответил я. — Может, Калли и объявится в самое ближайшее время. Войдет с деньгами в ваше казино как ни в чем ни бывало.
— Этому не бывать. Пожалуйста, не лелейте таких надежд. Я буду огорчен, если внушил вам тщетную надежду. Просто примите случившееся как данность. Думайте о нем как о еще одном игроке, которого теория вероятностей стерла в порошок. — Гронвелт помолчал, прежде чем добавить: — На этот раз он неправильно просчитал «башмак», — и улыбнулся.
Я все понял. Гронвелт говорил
— Во времени я вас не ограничиваю, — сказал мне Гронвелт, пожимая на прощание руку. — Живите сколько пожелаете. Люкс в полном вашем распоряжении.
— Спасибо, — поблагодарил его я. — Но я, скорее всего, улечу завтра.
— А вечером будете играть? — спросил Гронвелт.
— Пожалуй. Но немного.
— Что ж, удачи вам.
Проводив меня до двери, Гронвелт сунул мне в руку пирамидку из десяти черных стодолларовых фишек.
— Их нашли в столе Калли. Я уверен, он хотел бы, чтобы вы поставили их перед тем, как уйти из казино. Может, это счастливые деньги. — Он помолчал. — Жаль, что так вышло. Мне недостает Калли.
— Мне тоже, — ответил я, переступая порог.
Глава 54
В гостиной я уселся в удобное кресло. Играть не хотелось, идти в кино не было сил. Я сосчитал черные фишки — неожиданное наследство, доставшееся от Калли. Десять штук, одна тысяча долларов. Я подумал, что Калли был бы счастлив, если б я положил их в чемодан и увез из Вегаса. Решил, что мне это по силам.
Случившееся с Калли меня не удивило. Он был не из тех, кто мог примириться с неизбежным торжеством теории вероятностей. Прирожденный игрок, в глубине души он всегда верил в обратное. Конечно же, Гронвелту он был не чета. Гронвелт с его «железными» шансами мог сокрушить любого.
Уснуть мне не удалось. Позвонить Валери я не мог: в Нью-Йорке часы показывали час ночи. Я взял вегасскую газету, которую купил в аэропорту. Просматривая ее, увидел рекламу последнего фильма Джанель. У нее была женская роль второго плана, но сыграла она так здорово, что ее уже номинировали на «Оскара». В Нью-Йорке премьера состоялась месяц тому назад, я собирался посмотреть этот фильм и решил не откладывать на завтра то, что мог сделать сегодня. Хотя не виделся с Джанель с той ночи, когда она ушла из моего люкса в отеле «Беверли-Хиллз».
Фильм мне понравился. Я наблюдал Джанель на экране и видел, что она не играла, а жила. Потому что поведение ее не отличалось от реальной жизни. То же самое она проделывала и со мной. На экране на ее лице отражались те же нежность, любовь, страсть, которые я лицезрел в нашей кровати. И, не отрывая глаз от экрана, я задавал себе вопрос: а где же реальность? Если она испытывала эти чувства со мной, как она могла столь точно имитировать их на съемочной площадке? В какой-то момент, после того как ее бросил возлюбленный, на лице Джанель явственно проступило то самое страдание (оно всегда рвало мне сердце), которое я видел в те моменты, когда ей казалось, что я к ней жесток и несправедлив. Меня поражало, сколь четко игра Джанель выражала тайные страсти, бушующие в ее душе. Играла ли она со мной, репетируя будущую роль, или ее игра выплеснулась из боли, которую мы разделили на двоих? Но я вновь едва не влюбился в Джанель и искренне порадовался тому, что для нее все хорошо закончилось. Что она добилась успеха, получила от жизни все, что хотела (или думала, что хотела). Хэппи-энд, думал я, бедный, отвергнутый любовник, наблюдающий издалека за удачей своей возлюбленной, и все жалели бы меня, будь я героем, потому что я так тонко все чувствовал и теперь страдал, в одиночестве кропая книги, тогда как она блистала в сверкающем мире кино. Мне бы хотелось, чтобы все так и было. Я обещал Джанель, что никогда не изображу ее потерпевшей поражение или вызывающей жалость, если она таки станет героиней моей книги. Как-то вечером мы досмотрели «Историю любви», и она пришла в ярость:
— Гребаные писатели, в конце девушки у вас всегда умирают. И знаешь почему? Потому что это самый легкий способ избавиться от них. Они вам надоедают, а вы не хотите показаться злодеями. Поэтому вы их убиваете, оплакиваете и предстаете перед всеми героями. Вы просто паршивые лицемеры. Вы всегда хотите бортануть женщин. — Она повернулась ко мне, ее огромные карие, с золотыми блестками глаза почернели от гнева. — Не смей меня убивать, сукин ты сын!
— Обещаю, — ответил я. — Но ты сама говоришь, что не доживешь до сорока. Что сгоришь как свеча.
Она действительно так говорила. И не раз. Нравилось ей окружать себя драматическим ореолом.
Я вышел из кинотеатра и отправился в долгий путь к «Ксанаду». Кинотеатр находился на противоположном конце Стрип, так что я оставлял за спиной отель за отелем, переливающиеся ярким неоновым многоцветьем, держа курс на темные невадские горы, в которые упиралась огненная змея Стрип. Думал я о Джанель. Я обещал, что, если и напишу о нас, она не потерпит поражения в схватке с жизнью, не вызовет у читателей жалости, они не будут лить слезы над ее несчастной судьбой. Она просила меня об этом, и я обещал, ради смеха.
Но все обернулось по-другому. Джанель отказалась остаться в глубинах моего сознания, в компании Арти, Маломара, Озано. Моя магия больше не срабатывала.
Потому что, когда я увидел Джанель на экране и вновь влюбился в нее, такую живую, такую страстную, она уже умерла.
Джанель красилась, готовясь к празднованию Нового года. Она наклонилась к зеркалу, тщательно накладывая тени на веки. За ее спиной царил кавардак. Одежда на стульях и диванах, обувь на полу, грязные тарелки и чашки на кофейном столике, разобранная постель. Она решила, что встретит Джоэля у двери и в квартиру не пустит. Мужчина с «Роллс-Ройсом», как всегда называл его Мерлин. Временами, не очень часто, она спала с Джоэлем и знала, что уляжется с ним и сегодня. Все-таки Новый год. Поэтому она уже помылась, надушилась, воспользовалась вагинальным деодорантом. Одним словом, подготовилась. Она подумала о Мерлине, задалась вопросом, позвонит ли он ей сегодня. Он не звонил уже два года, но мог позвонить сегодня или завтра. Она знала, что вечером он звонить не станет. Подумала, а не позвонить ли самой, но решила, что он запаникует, трусишка. Он так оберегал свою семейную жизнь. Это величественное сооружение, которое он строил долгие годы и теперь использовал как костыль. Но она не считала, что ей его недостает. Он презирал себя за то, что позволил себе влюбиться, она это знала, тогда как она вспоминала случившееся с радостью. И плевать хотела на то, что они нанесли друг другу жестокие раны. Она давно простила его. А вот он — знала она и это — не простил, пребывая в полной уверенности, что потерял какую-то часть самого себя. Джанель же точно знала, что это неправда. Ни он, ни она ничего не потеряли.
Она перестала краситься. Вдруг почувствовала усталость, разболелась голова. Вернулась ненадолго отступившая депрессия, на Новый год иначе и не бывало: миновал еще один год, она стала старше на один год, а Джанель панически боялась старости. Она подумала о том, чтобы позвонить Элис, которая проводила рождественские каникулы с родителями в Сан-Франциско. Элис пришла бы в ужас, увидев весь этот беспорядок, но Джанель знала, что она прибралась бы, ни в чем не укоряя ее. Она улыбнулась, вспомнив слова Мерлина о том, что она эксплуатирует любовниц точно так же, как деспоты-мужья — своих жен. Теперь она признавала, что толика правды в этом есть. Из ящика комода она достала рубиновые сережки, которые подарил ей Мерлин, вставила в мочки. Сережки очень ей шли. Джанель улыбнулась собственному отражению.