Дураки умирают
Шрифт:
Но достаточно. Позволь мне приступить к делу. Позволь мне начать и позволь закончить…»
Это и был весь великий роман Озано, книга, которая принесла бы ему Нобелевскую премию, увековечила бы его имя в истории литературы. Я жалел о том, что он не написал ее.
То, что он был великим мошенником, о чем ясно говорили эти шесть страниц, значения не имело. Это была лишь одна из сторон его гениальности. Он хотел поделиться своими внутренними мирами с окружающим миром, вот и все. И его последняя шутка состояла в том, что он отдал эти шесть страниц мне. Шутка, потому что мы были очень уж разными писателями. Его отличала щедрость. Меня, как я в тот момент понял,
Я никогда не был в восторге от его работы. И не уверен, что действительно любил его самого. Но я любил в нем писателя.Вот я и решил, может, для удачи, может, для того, чтобы придать себе сил, может, чтобы смошенничать, использовать эти страницы как свои. Я бы изменил только одну строчку. «Смерть всегда удивляла меня. Заставала врасплох».
Глава 51
У меня нет прошлого. Этого никак не могла понять Джанель. Я начался с самого себя. У меня не было бабушек и дедушек, родителей, дядьев и теть, друзей семьи или кузенов. Не было детских воспоминаний об одном ни с чем не сравнимом доме, об одной особенной кухне. Не было родного города или деревни. Моя история началась с меня и моего брата Артура. А Валери, дети, семья, квартиры, дом, где мы жили, где я был мужем и отцом, стали моим реальным миром и моим спасением. Но я мог более не думать о Джанель. Я не видел ее больше двух лет, а со смерти Озано прошло уже три года.
Кого я не мог забыть, так это Арти. Слезы наворачивались у меня на глаза при одном упоминании его имени, но он был единственным, чья смерть заставила меня заплакать.
Последние два года я просидел в своем кабинете, читал, писал, исполнял роль идеального отца и мужа. Иногда обедал с друзьями, но мне нравилось думать, что наконец-то я стал серьезным писателем. Что все мои приключения остались в прошлом. Короче, молился о том, чтобы жизнь более не преподносила мне никаких сюрпризов. В безопасности и уюте своего кабинета, окруженный магическими книгами Остин, Диккенса, Достоевского, Джойса, Хемингуэя, Драйзера и, а как же, Озано, я чувствовал облегчение животного, которое, избежав множества ловушек, добралось-таки до своего логова.
Подо мной находился дом, который теперь стал моей историей. Я знал, что моя жена сейчас на кухне, готовит воскресный обед. А дети — в гостиной, смотрят телевизор или играют в карты. И осознание того, что они есть, помогало мне сносить тоску кабинета.
Я вновь перечитал все книги Озано. С самого начала он был великим писателем. Я пытался проанализировать неудачу его дальнейшей жизни, неспособность завершить свой великий роман. Он начал, изумленный чудесами окружающего его мира и живущих в нем людей. Он закончил, рассказывая всему миру, какой он чудесный и удивительный. Его главной заботой стало создание легенды собственной жизни. Он писал для мира, а не для себя. В каждой строчке требовал внимания к Озано, а не к его творчеству. Он хотел, чтобы все знали, какой он умный, даже гениальный. Он прилагал все силы к тому, чтобы характеры, которые он создавал, не позаимствовали у него даже толику его гениальности. Он напоминал чревовещателя, ревнующего к смеху, который вызывают создаваемые им звуки. Он попусту растратил себя. И все-таки я думал о нем как о великом человеке. Его жажда жизни, его блестящий ум не могли не вызывать восхищения. А общение с ним доставляло радость.
И как я мог говорить, что он был неудачником, если его достижения многократно превосходили мои? Я помнил, какое испытал изумление, когда, проглядев его бумаги, так и не смог обнаружить следов работы над великим романом. Я просто не мог заставить себя поверить, что он великий мошенник, что все эти годы он лишь создавал видимость, будто пишет роман, что от него остались никому не нужные записки. Но теперь я осознал, что на первых книгах он сгорел дотла. А все остальное обратил в шутку. Которая забавляла его и приносила много денег.
Он написал прекрасную прозу, выдвинул идеи, которыми руководствовалось современное ему поколение, но ему нравилась роль негодяя. Я прочитал все его заметки. На длинных желтых листах. Прекрасные заметки. Но ни о чем.
Архив Озано заставил меня задуматься о себе. О том, что я написал смертные книги, которым не суждено остаться в вечности. Менее удачливый, чем Озано, я пытался жить без иллюзий и риска. Я не обладал его любовью к жизни и его верой в жизнь. Я вспомнил, как Озано говорил о том, что жизнь всегда пыталась надуть его. Может, поэтому он жил так отчаянно, так яростно противостоял всем ударам и унижениям.
Давным-давно Джордан нажал на курок пистолета, приставленного к голове. Озано прожил полнокровную жизнь и ушел, когда другого выхода просто не было. А я, я пытался исчезнуть, надев магический колпак. Я подумал еще об одной фразе Озано: «Жизнь всегда путается под ногами». И я знал, о чем он. Мир для писателя — один из тех бледных призраков, которые с возрастом становятся все бледнее и бледнее. Может, по этой причине Озано и перестал писать.
За окнами моего кабинета валил снег. Белизна покрыла серые голые ветки деревьев, коричневую землю и зеленую траву лужайки. Будь я сентиментален, наверное, я бы без труда разглядел в падающих снежинках улыбающиеся лица Арти и Озано. Но я отказывался их увидеть. Я не испытывал ни ностальгии, ни жалости к себе. Я мог прожить без них. Их смерть не подорвала мою веру в себя, хотя, возможно, они на это и надеялись.
Нет, в своем кабинете я чувствовал себя в полной безопасности. Тепло и уютно. Завывающий ветер, бросающий снежинки в окно, не мог добраться до меня. Я не собирался покидать мое надежное убежище, во всяком случае, этой зимой.
Дороги покрыл лед, мою машину могло занести, я мог погибнуть в аварии. Простудные заболевания могли привести к воспалению мозга. А сколько бесчисленных опасностей, помимо смерти, таилось за стенами моего дома. И я знал, что шпионы смерти могут проникнуть в мой дом и даже в мой мозг. И строил против них оборонительные редуты.
На стенах моего кабинета я развесил графики. Графики моей работы, моего спасения, моей брони. Я готовил материалы к роману о Римской империи, чтобы укрыться в прошлом. Я готовил материалы к роману о двадцать пятом столетии, на случай, если у меня возникнет желание сбежать в будущее. Сотни книг лежали вокруг, чтобы загрузить мозги чтением.
Я пододвинул большое мягкое кресло к окну, чтобы с удобствами наблюдать за падающим снегом. Зазвенел звонок, кнопка которого находилась в кухне. Обед готов. Моя семья ждала меня — жена и дети. Что будет с ними после моего ухода? Я наблюдал за падающим снегом. Если не буран, то точно метель. Звонок не умолкал. Будь я живым, я бы встал и спустился вниз, в ярко освещенную столовую, чтобы отменно отобедать. Я смотрел на снег. Звонок звенел.
Я сверился с графиком работы. Я написал первую главу романа о Римской империи и десять страниц заметок для романа о двадцать пятом столетии. В эту минуту я решил, что буду писать о будущем.
Вновь раздалась долгая и настойчивая трель звонка. Я запер дверь кабинета и спустился вниз, в столовую, и, войдя, облегченно вздохнул.
Все на месте. Дети, которые уже выросли и скоро разъедутся. Валери, такая красивая, в домашнем платье и фартуке, с собранными на затылке в узел каштановыми волосами. Она раскраснелась, может, от жара плиты, а может, от предвкушения встречи со своим любовником? Возможно ли такое? Мне этого знать не дано. Но в любом случае от жизни стоит отгораживаться.