Дурная кровь
Шрифт:
— Я тоже… — тихо ответила дурная.
Кара вышла на середину зала, бегло проверила, всё ли и все ли на местах, недовольно покачала головой:
— Вот не хотела я тратить силы ещё и на это… Ну да шварги с вами! Хей! — охотники одновременно развернулись к хозяйке. — Этих двух — держать. Чтобы не вмешались. А то знаю я вас… Никакой веры людям!
В зале не было окон, так что снег сгустился из самого воздуха. Завис, не решаясь ни упасть, ни взмыть вверх, и закружился метелью. Потемнело, точно зимней ночью, ветром, которому неоткуда взяться, задуло светильники под потолком, остался
Заплакала от боли и ужаса Нита, с ненавистью завыла Дарая. Талла стиснула зубы: она выполняла обещание, терпела и принимала участь добровольно, заставляя мать втайне гордиться дочерью. Кара не стала связывать дурную. Не то сил не хватило, не то правда позволяла умереть с достоинством… Да не всё ли равно? Синий светящийся вьюнок и без кандалов соединял их нерушимой связью, забирался под кожу и пульсировал, глотая, вытягивая магию из колдуний, как по притокам реки, относя её паучихе с побелевшими, светящимися глазами.
Он обещал. Обещал, обещал… Проклятье! Верд кинулся к любимой, чтобы оборвать проклятую паутину, шевелящуюся под её кожей.
— Верд! — Талла покачала головой. Сильная, взрослая…
Санни вцепился в наёмника, едва не напоровшегося на мечи окруживших их воинов:
— Дай ей это сделать.
Проклятье! Как же тяжело, как неправильно взваливать на хрупкие плечи такую ношу! И плевать, что дурная сама вызвалась! Он яростно вцепился в собственные волосы, потянул в стороны, выдирая с корнем. Смотрел на неё, не мог отвести взгляда, как заворожённый. Будто впервые увидел простоволосую босую девчонку, бесстрашно распахнувшую дверь попавшему в метель усталому путнику. И, как прибитый, не мог сойти с места. Синие глаза-озёра сковали его, лишили воли, и безволие это стало таким желанным, таким спасительным… Лишь бы не отворачивалась, лишь бы смотрела на него вечно, лишь бы не потухало синее пламя в глубине этих озёр. Пламя, способное прогнать зиму и заставить талые ручьи растопить самый твёрдый, слежавшийся, старый лёд.
Единое существо, чистейший сгусток колдовства, по венам которого от напуганных девушек к сумасшедшей паучихе текла жизнь.
Она не остановится…
Слишком ярко светились белёсые, мёртвые глаза Кары, слишком плотно оплела паутина её собственное тело, прожигая насквозь белый наряд тончайшей работы. Она закуталась в переливающиеся синевой нити, точно гусеница, мечтающая о крыльях.
Она не остановится.
Вольёт магию в границу, загодя размеченную вдоль реки, сделает её нерушимой, приманит нечисть, чтобы денно и нощно, не контролируя себя, носилась вдоль невидимой линии, жрала сунувшихся слишком близко людей.
Но и тогда Кара не остановится.
Выпьет каждую девчонку до капли, до опустошённого трупа, до посеревшего, иссушенного скелета.
Как Верд понял это? По восторженному недоумению в уголках её рта? По скрючившимся, жадно тянущим паутину пальцам? По капелькам слюны, выступившим на губах?
Не знал. Но понял.
Это не должно было стать ношей Таллы… но стало.
Белоснежная кожа дурной колдуньи теряла цвет. Волосы тускнели. Она смотрела на него, не отводила взгляда до самого конца.
Пока не достала припрятанный в рукаве нож Сантория. Никогда не давайте хитрым колдуньям обниматься с друзьями! Ни на мгновение не теряйте бдительность, особенно когда они умилительно шмыгают раскрасневшимся носиком!
Она шаловливо подмигнула наёмнику. Вот сейчас вскочит, последним усилием вонзит лезвие под ребро матери…
Талла перекинула через плечо тяжёлую косу, хотела зажмуриться, но не стала, словно ища поддержки, не теряя взгляда мужчины, наконец позволившего ей рискнуть самой.
Резанула раз.
— Нет!!! — закричала Кара, теряя связь с прекрасным, сладким источником. — Стой, глупая девчонка!
Талла ухмыльнулась и резанула снова.
— Ты же хотела эту магию, мама? Сама связала всех нас. Ну так получай.
Обрывая нити, с кровью выдирая их из собственных жил, Кара метнулась к охотникам за оружием. Неумело выхватила меч двумя руками, занесла над головой дочери…
Талла необычайно ловко выскочила из кресла, кувыркнулась, приняла лезвие на лезвие, отбивая удар прежде, чем наёмник успел защитить её. Крошечный, изукрашенный каменьями ножичек скользнул по тяжёлому полуторнику, лезвие заскрежетало…
Не спастись бы девчонке острой игрушкой от боевого клинка, но отвести удар хватило. Паучиха покачнулась, накренилась вслед за мечом, а Талла жестоко, больше разрывая волосы, чем разрезая, отсекла остатки косы, словно разделяя пуповину надвое.
— Нет! Нет, нет, не-е-е-ет! — Кара упала на четвереньки, как распавшийся букет, собирая кончики затухающей паутины, тлеющей, тающей весенним снегом. — Что ты наделала?! За что?! За что, доченька?!
Магия уходила. Из Кары, из Таллы, из каждой дурной девки, находящейся в зале и за его пределами. Беловолосые колдуньи превращались в смешавшихся, удивлённых, напуганных женщин. Потерявших силу или обретших свободу?
— Потому что никто не должен владеть такой силой, мама, — Талла провела ладонью по тусклым, серым волосам женщины. — Ты связала нас этим ритуалом, обратилась к источнику, который не понимала… который не понимал никто из нас. И это не принесло бы счастья никому. Пора было прекратить затянувшуюся вражду.
Кто-то из охотников пришёл в себя сразу. Иные попадали на пол, потеряв слишком много сил, и Верд очень надеялся, что упали они не замертво. Кому-то уже не суждено было очнуться… Но думать наёмник мог лишь о дурной девке, без проклятой волшебной косы казавшейся ещё более беззащитной.
Как же сложно было довериться, позволить ей отправиться к паучихе с крохотным ножичком и терпеть, не вмешиваться, лишь надеясь, что она справится… «Я куда сильнее, чем ты думаешь»… О, нет! Она куда сильнее, чем кто угодно мог бы подумать!
И хитрее.
Эта невыносимая девка всё же обманула его ещё один раз! Коса, значит, за ночь у неё отрастает, потому нельзя остричь! Несносная, вредная, любимая лгунья!
Он и не заметил, как оказался рядом и сгрёб её в охапку.
— Дурная!