Дурная слава
Шрифт:
— Я не понимаю! Что ты задумал?
— Просто доверься мне, — упираясь в покатую крышу, подаю руку чертовке.
Та мешкает, но доверяется.
Ты моя.
И, оказавшись с ней рядом на этом крошечном пятачке диаметром не более пятидесяти сантиметров, на метр выше уровня земли и едва ли ниже небес, отчетливо ощущаю вращение планеты вокруг своей оси.
Поддавшись порыву, я аккуратно притягиваю Джонни к себе:
— Эй, Ковбой, — шепчу ей на ушко, — а ты рисковая. Мы лезем на крышу, ты можешь упасть.
— Если ты станешь распускать свои загребущие
На что я смеюсь:
— Мне нравится прогресс в твоих угрожающих фразочках! — И веду бровью: — Так значит, вместе?
Она живо переводит разговор в другое русло:
— Что мы будем там делать?
— Я же сказал: перекусывать. И смотреть на эти лживые лампочки!
— Какие еще лампочки? — хихикает она.
— Вот те!
Я указываю пальцем вверх, и как только рыжая бестия задирает свою прелестную головку, успеваю чмокнуть ее, прежде чем смачно получаю по лицу.
— Что? — деланно возмущаюсь я и взбираюсь на крышу пристройки. — Я думал, мы уже вышли на новый уровень.
— Какой к черту уровень! — хмыкает она. Но ее негодование слишком уж развеселое. К тому же, Джонни покорно принимает от меня помощь, и вот уже мы продвигаемся вперед, к основной части кровли. — Ты серьезно? Ты собрался устроить здесь планетарий и показать мне созвездия Кассиопеи, Центавра и Гончих Псов? Очень оригинально! — ехидничает она.
— Ты же ждешь от меня романтики, — продолжаю подтрунивать я. — Тебе ведь не нравятся мои навязчивые ухаживания, — и, сняв с себя куртку, расстилаю ее, чтобы одна обворожительная попка могла с комфортом разместиться в первом ряду новоявленного планетария. И сам присаживаюсь рядом. — Тогда я буду дарить тебе звезды, сладости и цветы. — Не церемонясь, я забираю из ее рук пачку с фисташками, вскрываю упаковку и сразу же приступаю к перекусу: — Вот только извини, цветов у меня нет. Да и сладостей для тебя тоже. Только лживые лампочки… Смотри, — сосредоточившись на неподдающейся скорлупке, я, не глядя, киваю куда придется, — там созвездие Гончих Псов. А вот там… как ты сказала? Кассипопея?
— Кассиопея, — смеясь, поправляет она. — Эй! Ты стебешься, да? — И отнимает у меня приличную горсть фисташек.
Но я все еще продолжаю казаться серьезным:
— Нет. Я искренне надеюсь произвести на тебя впечатление.
— Прекрати! — хохочет она. — Тебе это не идет!
— Да-а? А если я все-таки подарю тебе цветы?
Я достаю из внутреннего кармана куртки ручку-брелок, беру Джонни за руку и, не спрашиваясь, принимаюсь выводить на тыльной стороне ее ладони то ли мимозы, а то ли ромашки. А когда заканчиваю — букет получается так себе, — она премило улыбается:
— Ты идиот!
— Тебе придется с этим смириться, — без обид хмыкаю я. — Но в том есть одно большое преимущество для тебя.
— Для меня? — смеется она. — И какое же?
— На моем фоне ты будешь неотразима.
— То есть… ты намекаешь, что я… так себе?
— Нет, нет, нет!
Она замахивается, но я успеваю увернуться и, перехватив ее руку, потянуть на себя. Джонни заваливается, ее прекрасный носик утыкается мне в грудь.
Тогда я слегка наклоняюсь и целую ее в рыжую макушку:
— Ты прекрасна!
После чего отпускаю.
— В глазах идиота? — прищуривается она, вернувшись в вертикальное положение.
— В глазах твоего парня. Я же не виноват, что ты запала на такого.
Я твой.
— Что-о? Я на тебя не западала!
— Тогда зачем приняла цветы?
Она смотрит на мои художества и улыбается:
— Ты не оставил мне выбора.
— Разве? Ты могла бы их выкинуть…
Чертовка громко хохочет. Ссыпает в пустую упаковку скорлупки, оставшиеся от фисташек, и демонстративно отряхивает ладони перед моим лицом.
— Считай, что я это сделала!
— Звучит убедительно, — смеюсь я. И дразню ее: — Так же, как «я никуда с тобой не пойду!». Да, Джонни?
Ее очаровательный ротик искривляется в забавной усмешке, она собирается сострить что-то в ответ, но ее перебивает телефонный звонок.
Еще не успев узнать, кому я вдруг так сильно понадобился в этот час, я прикладываю палец к губам:
— Тих-тих-тих-тихо, — наклоняюсь к рыжей бестии, слегка толкнув ее плечом. — Или стоит заставить тебя замолчать другим известным мне способом?
И вскользь взглянув на фотографию на экране, бесцеремонно отвечаю на входящий звонок.
— Да, Тань… — и улыбаюсь, глядя на чертовку. — Хотите поехать завтра?… Да не вопрос. Посижу, конечно… Ночевать буду дома… Нет… Хорошо, давай. — А потом, убрав телефон в карман своих джинсов, с серьезностью спрашиваю: — Какие планы на следующие выходные?
Потому что на завтра я вне расписания «товалищ комадил».
— Ты это мне? — беспечно хмыкает она.
— Распорядок дня других куколок меня мало интересует. Но если ты сомневаешься, я уточню. — И, прильнув к ней как можно ближе, почти касаясь лбом ее виска, шепчу в самое ухо: — Мы могли бы исполнить одну из твоих жарких фантазий уже через неделю, Джонни.
— Отвали! — фыркает она и отстраняется. — Думаешь, если я проторчала с тобой десять минут на крыше, теперь растаю и потеку?
— Ну ты же посмотрела на лампочки, приняла букет, умяла фисташки… — Я вытягиваю губы вперед, изображая поцелуй, и подаюсь ей навстречу: — Нет?
— Нет!
— Тогда придется поторчать здесь еще немного.
Она смеется:
— Пока я не дозрею?
— Пока ты не посвятишь меня в свои планы.
— А что ты хочешь знать о моих планах? — с вызовом бросает она.
— Я хочу знать, — серьезно спрашиваю я, — поедешь ли ты в пятницу в клуб?
Рыжая стервочка соблазнительно улыбается:
— Вижу, тебя это бесит? — и дергает головкой, встряхивая волосами. — Тогда я точно буду там! И в пятницу, и в субботу! И, может быть, даже в воскресенье!
— Вижу, тебе понравилось ломать каблуки…
— Если бы не один питекантроп, с каблуками все было бы нормально!
— То есть, по-твоему, нормально, когда к тебе пристают, насильно куда-то уносят, ты кричишь, просишь о помощи, а за тебя никто не заступается: ни охрана, ни подруга, ни ее накрахмаленный хахаль? — не на шутку вспыхиваю я. — А если бы это был кто-то другой? Твои ночные покатушки не доведут тебя до добра! Ты никуда не поедешь, и точка!