Дурни Вавилонские
Шрифт:
Мы заплакали, утирая слезы головными повязками.
— Будь оно неладно, это изюмное вино. Вот ведь что творит с непривычки, — проворчал господин Осейф. — А во-вторых, может, боги сжалятся над нами, и мы наконец построим Новую Башню. И в ней будет царить справедливость…
— Да, да, господин, — обрадовались мы.
— Я вижу эту башню, вижу ее во всех подробностях, прекрасную, стройную и соразмерную! И цвета ярусов на ее стенах будут прекрасно сочетаться между собой, и все будет подчинено единому замыслу, а не то чтобы один прицепил к своему балкону крылатых львов, а другой —
— Где она, господин, где она? Ты нам тоже покажи! — закричали мы.
— В моей голове, ослятки. Только там, к сожалению, только там высится она и становится бессмертной, потому что ее строят от бескорыстной радости, а не от желания заработать деньги. Жаль, что она только в моей голове останется…
— Жаль, добрый господин, а уж нам-то как жаль! — ответили мы и легли у его ног, и у нас в головах тоже стали расти разноцветные башни.
Утром я проснулся в своем уголке, и во рту было то самое сухое и пыльное подземное царство, о котором толковал хозяин, и пыль там была острая и горькая. Рядом со мной сидел Абдад.
— Ну, слава великой Асторет, что разбудила тебя, дурень, — сказал он. — Ты бормотал, как обезьяна, и размахивал во сне руками. Вставай, пойдем в отхожее Место, и я вылью тебе на голову ведро холодной воды.
— Зачем? — спросил я.
— Чтобы у тебя в голове прояснилось.
— А где Гамид?
— Скажи Гамиду, что с него — «нога». Мы с Арбуком вывели его в нору, потому что тащить полумертвое тело по лестнице опасно, и прошли всю нору, с шестого яруса до ворот, таща его на себе, и уговорили стражников выпустить нас, и оставили его в харчевне одноглазого Арунака, потому что не знали, где он ночует. Наверно, он до сих пор там и спит под столом. И мы полночи с ним возились!
— Но мы выпили совсем немного…
— По целой кружке, дурень. А это же не пиво. Господин и ахнуть не успел, как вы всосали по большой кружке и начали буянить. Изюмное вино нужно смаковать по глоточку.
— Теперь мы будем это знать, — ответил я и кое-как поднялся на ноги.
Женщина Фош позвала нас есть кашу. После холодной воды и каши мне немного полегчало. И когда я впрягся в носилки, то чувствовал себя уже не совсем скотиной, но почти человеком.
— Сегодня вы с Гамидом мне не понадобитесь, — тихо сказал мне хозяин. — Отдыхайте оба. Потом я дам вам еще работу. И будь я проклят владычицей Эрешкигаль, если налью вам хотя бы каплю изюмного вина, драгоценные мои ослятки.
Я повесил голову и этим показал свое полное согласие и покорность.
Но, когда мы тащили носилки с шестого яруса на двенадцатый, я вспоминал, что было ночью, и перед моими глазами встала башня, но не Наша Башня и не Другая Башня, а та, которую я недавно взялся придумывать, с огромной дверью высотой в двадцать ярусов, раскрашенная так, как самый дорогой свадебный ковер. Изнутри она была еще прекраснее, чем снаружи, с просторной норой, светлой и вымощенной дорогими каменными плитками, с голубыми изразцами на стенах и сверкающими кольцами для факелов, пропитанная благовониями, без единого следа ослиного помета, и на каждом ярусе сидели флейтисты с певцами!
Это была башня из головы господина Осейфа, и в то же
Мысль об этом чуде поддерживала меня, когда я спотыкался, и помогла мне дожить до вечера. Вечером хозяин довольно рано сказал, что мы свободны, и Абдад отправился навестить вышивальщицу, а я своих. Я отыскал их на третьем ярусе, где они сдавали привезенную глину, и вместе с ними пошел вниз.
Мы обычно не ссорились, но тут был повод: идти или не идти к Зубастому насчет каши?
— Ты, Вагад, вообще молчи, ты теперь не имеешь отношения к нашей каше, — сказал Тахмад. — Зубастый вовремя платит и не требует, чтобы мы чрезмерно нагружали тачки. Зачем с ним ссориться? Он прогонит нас, и не найдется никого, кто бы отыскал нам другого хозяина.
— Ты должен пойти к Зубастому, — убеждал Гамид. — Если ты договоришься с ним, чтобы мы сами готовили себе кашу, то нужно будет переделать договоры — старые разбить, новые обжечь! И тогда ты скажешь ему про десять лет. Ведь он вписал эти десять лет без нашего ведома, а переделать обожженную табличку невозможно.
— Я не пойду к нему.
— Ты пойдешь к нему. А если ты не хочешь, то пойду я, — заявил Гамид.
— Он знает, что я — старший.
— Ему всё равно, кто у нас старший!
Мне стало не по себе. Спорить о старшинстве в деревне было признаком безумия. Все же знают, кто за кем родился.
— Но он знает, что это я!
— Но ему нет дела до этого! Если мы все придем и скажем, что это — Абад, он ответит — прекрасно, пусть будет Абад!
— Я не хочу! — закричал Абад.
— Тихо, тихо, Субат-Телль! — призвал нас к порядку Левад. — Давайте найдем умного человека, который посчитает расходы на кашу. И тогда будем решать.
— Я уже всё рассказал вам про расходы. И вы все согласились, что нас обманывают. Но как дошло до дела — так наш Тахмад уперся, как люди из Руад-Телля, которые на спор переупрямили осла, — сказал Гамид. — Скажите, братья, хотите ли вы, чтобы я пошел к Зубастому и договорился насчет каши?
— Хотим, — первым сказал Гугуд. — Хватит, довольно нас все обманывали! Пусть видят, что мы поумнели.
— А ты самый младший, ты должен последним говорить, — напомнил ему Тахмад.
— Но если он правильно говорит? — спросил Гамид. — Братья, самый младший из нас оказался умнее, чем самый старший. Что будем делать?
Дальше было настоящее безобразие. Гамид с Тахмадом всех сбили с толку. Я сам то к Гамиду присоединялся, то к Тахмаду, Левад всё время оказывался против меня, Абад думал, что поддерживает Тахмада, но говорил в пользу Гамида, а потом наоборот. Мы всё запутали окончательно и разошлись в разные стороны.
— Я сегодня нужен? — тихо спросил меня Гамид.
— Нет, он сказал, что потом будет работа.
— Пусть так.
Гамид усмехнулся. Я не узнавал его — усмешка была злой. Я подумал — может, оттого, что он не смог убить Таш, ему непременно нужно добиться хоть какой-то победы и проучить Зубастого за ложь и Тахмада — за нежелание защищаться от лжи?