Дурной глаз
Шрифт:
– Пономаренко прислал табличку, – пролепетал Костик. Сегодня он старался как никогда. – Но там нет актуальных данных по сентябрю, октябрю и ноябрю. Пономаренко говорит, что не может их пока подобрать, там были перерасчёты, и он запросил сведения по осени у «Элкомпромснаба»…
С каждым его торопливым словом лик Комарика, казалось, всё туже закручивался в узел, будто невидимая рука ухватила его за остренький нос и заводит, точно механический будильник.
– Ну сколько времени прошло?! – вырвался раздражённый вопрос из узла плоти, в которое превратилось лицо Комарика.
– Десять
– Скоро месяц уже! – Комарик впервые посмотрел на вошедшего белыми от злости глазами. Ребра ладоней ударили по столу – точно опустились миниатюрные гильотины. – С нас требует отчёт Овчаров!
Зал покатился со смеху. Размалёванная толстуха опять разразилась своими «У-и, У-и!», заглушив первые ряды, что лишь подстегнуло хохочущих. Рудик беспомощно всплеснул руками в сторону клоунессы: мол, что с ней поделаешь? – но уголки его губ, обведённых чёрным, подрагивали в улыбке. Менее сдержанный Ёршик передразнил клоунессу: «У-и, у-и, у-и!» и загрохотал своей трещоткой.
Зал стих, и черёд говорить настал Комарику.
– Овчаров, – застучал он пальцем по столу, – Овчароф-ф каждое утро берёт список сотрудников и смотрит: кого уволить, кого уволить, кого же уволить? Он меня вызовет и спросит, подскажи, Оскар Борисович, кто не справляется? А я скажу: Путилин не справляется. Ты же не тянешь. Костя, я не в том уже возрасте, чтобы тебя тянуть!
– Оскар Борисович, но если Пономаренко…
– Пономаренко не в моём отделе! Значит, иди к Пономаренко, садись рядом и вместе разбирайтесь! – Комарик ещё не кричал, но был готов перейти на крик – бог свидетель, как готов. Ждал лишь момента, подходящего для удара.
Зал же вновь возликовал. Ладони, перчатки и варежки колотились друг о друга, как борцы рестлинга. Стёпка высунул из-за занавеса голову целиком. Предовольный.
– Теперь, – переключился на новую тему Комарик, и зрители враз стихли, ловя каждое его слово и жест. – Я звонил тебе двадцать пять минут назад. Ты не отвечал.
– Я был в туалете. – Костик блистательно изобразил удивление таким поворотом в беседе. Зрители весело загудели.
– А десять минут назад? Все ещё в туалете?
– Спустился к автомату за кофе.
Зрители прыснули, и Рудик взмахнул им рукой. Мол, погодите, то ли ещё будет! Наберите воздуха!
– Два раза я тебе звоню, и оба раза тебя нет. Рая, бедная, не знает, как тебе выгородить, говорит мне, что ты вышел…
От отчаяния Костик даже ошибся в имени Комарика:
– Оскал Борисович, но я правда выходил!
Зрители, однако, сдержали себя. Толстуха, чтобы не взорваться, прикрыла пасть обеими руками. Из-под пальцев прорывалась икота.
Долгожданный, лелеемый момент наступил: Комарик заорал:
– А раньше как было?! Я тебе звоню, а ты не берёшь трубку! Я к тебе подхожу: «Ко-остик, Ко-остик», а ты плейер слушаешь!
Взрыв! А-ха-ха! О-хо-хо! Уи-и, у-и, у-и!
– Оскар Борисович, я…
– ВЫНЬ ХУЙ ИЗ УШЕЙ! – взвизгнул Комарик, вытаращив глаза. Костика пригнуло к земле, будто он очутился на планете с повышенной гравитацией. За «стеной» Рая и Сеня вжались в кресла, сползли под столы.
Зал неистовствовал. То был нет, не хохот – слоновий рёв. Рвались хлопушки, конфетти летели
– Ещё раз я увижу, что ты слушаешь музыку!.. – Комарику удалось перекричать зрителей только наполовину. Вторая часть его заключительной фразы потонула под лавиной аплодисментов. На опилки посыпались искусственные цветы, ароматный попкорн. Комарик неуклюже заёрзал в попытке встать с кресла – настало время кланяться зрителям. По соседству начали подниматься из-за столов Рая и Сеня.
Костик не суетился. Он распрямил плечи и, сощурившись, осмотрел ряды. Нырнул рукой за лацкан пиджака, запутался в нём, что-то поискал, нашёл, попытался достать.
Раздвинув занавес пузом, на манеж выплыл Стёпка. Взмахнул зрителям фиолетовым цилиндром. Из динамиков грянул старый добрый «Московский цирк».
– Почтеннейшая публика!.. – успел произнести он, пока Костик путался в одежде, и осёкся, когда увидел – вместе со всем залом – пистолет в руке победившего пиджак артиста. Рот Стёпки превратился в обведённое белилами, ширящееся «О». Казалось, лицо клоуна проваливается в него, как в воронку на песке.
Хотя многие посетители цирка видели сценку «В офисе» не единожды, они решили, что та продолжается с новым финалом, и начавший было стихать смех вспыхнул с новой силой. Пистолет в вытянутой руке Костика – древний ПМ, где он только раздобыл его? – метался, будто стрелка компаса в магнитной аномалии: от Комарика к Стёпке, к зрителям и снова к Комарику. Последний начал бледнеть, выцветать, словно его намазали гримом, как Рудика, словно вот-вот положат в гроб; но Костик, определившись, произнёс: «Не ссы, Борисыч», нацелил пистолет на Стёпку и нажал на спусковой крючок.
Бабахнуло. Жёлтый клоунский костюм, обтягивавший грушеподобную тушу Стёпки, лопнул чуть выше солнечного сплетения. Из дыры, в которую выстрелом вбило помпон, брызнуло разноцветное драже: оранжевое, синее, зелёное. За конфетными брызгами оказалась почти не видна струйка крови, змейкой побежавшая по Стёпкиной груди. Клоун выронил цилиндр. Испуганное выражение на его лице сменилось гримасой гипертрофированной боли. Смех и аплодисменты заткнулись, но музыка продолжала греметь, гулко и вибрирующе, точно под куполом сталкивались друг с другом ванны, подвешенные на тросах. Костик выстрелил снова.
На этот раз пуля пробила Стёпкину перчатку, здоровенную, как у хоккейного вратаря. Из сквозной дыры на опилки посыпалось слипшееся от крови конфетти.
– Уй-юй-юй! – завопил Стёпка, вращая глазами. Старый клоун даже умирал комично. Фанфары «Московского цирка» сменились на хохот Аллы Пугачёвой. «Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех». Рудик обхватил Ёршика, Ёршик повис на Рудике; сцепившиеся, он напоминали детей, которые заблудились в безлунной чаще. Их колени ходили ходуном – с преувеличенным размахом, чтобы выглядело забавно.