Дурной глаз
Шрифт:
– Выпустите меня, – пролепетала она, тоже плача. – Пожалуйста. Я вам ничего не сделала. Я хочу жить.
– Я тоже, – всхлипнул Глеб, вжимая педаль в пол. Стрелка спидометра замерла на отметке 160. Похоже, «Ситроен» достиг скоростного предела. – Тоже хочу жить. Давай проверим.
Картинным жестом, величаво, он отстегнул ремень.
– Ну, отстёгивайся. Испытаем судьбу вместе. «Орёл» или «решка», м?
– Не надо, – простонала Марина. Её била крупная дрожь, нижняя челюсть колотилась о верхнюю, отчего девушка прикусила язык.
– Пусть будет «орёл», – сказал Глеб со странным, мечтательным умиротворением в голосе. На дорогу
Рука Валеры, покрытая узором засыхающей крови, как причудливой татуировкой, взметнулась над приборной панелью и легла на руль. Даже сквозь слёзы Марина увидела, как в ужасе округлились глаза Глеба. Валера задёргался в кресле, точно изувеченный богомол. Пытался управлять машиной.
Глеб заорал, и спустя миг Марина присоединилась к нему. За лобовым стеклом сумасшедше выплясывал простирающийся перед автомобилем пейзаж. Затем «Ситроен» вынесло с трассы, и тогда время стало вязким и тягучим, как смола.
Автомобиль летел по воздуху в окружении вращающихся обломков хлипкого ограждения, как вагончик, отцепившийся от состава на «американских горках». Тяжёлая туша Глеба, отделившись от кресла, впечаталась в потолок, оставляя на нём вмятину, а тело Валеры всё так же колошматило руками, точно дирижировало, и неясно было, то ли в него возвращается жизнь, то ли покидает в агонии. Марина почувствовала, как её саму стягивает и душит ремень, грозя переломать кости. По лобовому стеклу побежали трещины, а за ним тяжело кувыркалась серая надвигающаяся земля.
«Ситроен» врезался в поросшее кустарником дно овражка метрах в десяти от трассы и кубарем покатился по склону. Передние двери одновременно распахнулись, словно машина в изумлении развела руками, и правую с треском сорвало, унесло за пределы видимости. Салон наполнился визгом разрываемого металла и пластика. Грохот разрастался, пожирая весь мир и голову Марины, разнося её изнутри. Гигантскими грибами-дождевиками распускались подушки безопасности. Включившееся на мгновение радио успело пропеть: «…Боже, какой мужчина…», прежде чем заткнуться с дребезжащим хлопком, означающим полное разрушение приборной панели. Утратившее прозрачность лобовое стекло сложилось пополам и вылетело наружу. Дверные стёкла взрывались одно за другим, вихрь осколков закружил внутри машины, и среди этого бурана, словно чёрно-зелёный биллиардный шар, метало Глеба.
Это было последнее, что Марина успела заметить, теряя – во второй раз – сознание.
***
Первым чувством, говорящим о том, что она жива и пришла в себя, была боль, такая страшная, будто Марину сбил поезд. Она закричала, и тогда боль усилилась многократно, заскакала по костям и жилам, как чёрт на батуте. Но и молчать Марина не могла. Какое-то время она надрывалась, пока вопль не иссяк, выродившись в жалкое поскуливание.
Умолкнув, Марина поняла, что ничего не видит, и ужас, который сковал её, оказался сильнее боли.
Она инстинктивно подняла руки к лицу, туда, где, как ей казалось, были глаза. Пальцы коснулись чего-то мокрого, сочащегося.
«О Боже мой!» – зазвенел голос в её голове. – «Ослепла! Я ослепла! Ослепла!»
Потом она осознала, что ощупывает рассечённую кожу над бровями. Там пульсировала плоть, и кровь, сбегая по лицу, застывала на нём, превращая в клоунскую маску.
Марина разлепила склеенные кровью веки и взглянула на
(«орёл» или «решка»)
но Марине стало ясно, что зрения она не лишилась. Ради такого счастья она была согласна терпеть любую боль.
Голова на скрипящей шее двигалась с трудом, как дверь на ржавых петлях, однако девушка смогла оглядеться.
Она полулежала на боку, удерживаемая ремнём безопасности. Дверь с её стороны, смятую, ощетинившуюся осколками, вывернуло под неестественным углом. Скосив глаза, Марина увидела, что её плащ разорван, правые плечо и бок изрезаны, а в ранах поблескивает стеклянное крошево. Левая сторона машины перестала существовать, расплющенная в бугристый блин, словно её жевал динозавр. Переднее сиденье пассажира отсутствовало. Валеры нигде не было.
Как и тела Глеба.
В ноздри проникала удушающая смесь бензина, масла и стеклоомывателя. Обоняние стало последним чувством, вернувшимся к ней, и тогда Марина осознала: несмотря ни на что, она продолжит жить.
«Пусть будет «орёл», – подумала она, не вникая в смысл слов.
Чуть свыкнувшись с болью, она предприняла попытку освободиться от ремня, уверенная, что замок заклинило намертво, как это часто случается в подобных ситуациях, если верить репортажам с мест ДТП. К её удивлению, ремень отстегнулся легко, и она вывалилась из выпотрошенной машины в грязь. Неудачное падение вызвало новую вспышку боли в руке, от плеча до кончиков пальцев, словно Марина сунула её в гребной винт. Перекатившись на спину, Марина дала волю крику.
Устав голосить, она попробовала сесть. Для этого она упёрлась ногами в растерзанное колесо «Ситроена» и тут же пожалела об этом: вся боль из тела устремилась в правую ногу и сконцентрировалась в голени. На этот раз Марина смогла лишь хрипло стонать, глядя в обезумевшее, ходуном ходящее небо.
Долгое время она так и лежала, цепенея при мысли о том, какие ещё сюрпризы преподнесёт её разбитое тело, когда она начнёт двигаться. Сама мысль о необходимости движения вызывала у неё приступы паники. Дважды она пыталась звать на помощь – никто не откликнулся. Поразительно, что с трассы до сих пор не заметили сломанное ограждение и не остановились помочь или хотя бы полюбопытствовать. Словно авария занесла и машину, и её пассажиров в параллельную реальность, в которой Марине предстояло вечно лежать в грязи под промозглыми звёздами.
«Возможно, – пришло ей в голову, – в параллельной реальности мы очутились, когда ещё только сели в машину… а то и раньше».
Размышляя так, она собралась с силами и перекатилась на живот, после чего её сознание снова – на несколько секунд – покинуло её.
Очнувшись, она поползла к дороге вдоль оставленного развалившимся «Ситроеном» следа: обрывки обшивки; осколки стекла и пластика; торчащий из взрытой земли расколотый бампер; вывороченные, мохнатыми корнями кверху кусты. Обочина с пробитым ограждением находилась в тридцати метрах – и миллионах световых лет – от Марины. Вскоре ей пришлось, борясь с тошнотой, карабкаться по пологому склону из низины, в которой нашёл свою смерть автомобиль, теперь похожий на панцирь жука-исполина. Черепаший подъём осложняло и то, что действовать Марина могла только левыми – не травмированными – рукой и ногой, поэтому её постоянно заносило вправо. На корректировку курса уходили дополнительные силы и время.