Дурные времена

Семён Лён

Все знали, что Люсю только за смертью посылать, но никто не обижался на нее, настолько естественной казалась ее лень. Вот и сейчас в оборудованном на шесть столиков зале один был занят и там определенно кто-то что-то ел, но Люсе было лень вставать, чтобы включить над столом лампу. Увидев нас, она обрадовано улыбнулась и, скорчив личико, пропела с иностранным акцентом:

– Котик, милый, включи ему, пожалуйста, свет.

Я повернулся и, посмотрев в сторону, откуда доносилось позвякивание вилки, негромко сказал:

– Над лампой кнопка. Если

ее нажать, можно будет есть при свете.

Чья-то тень поднялась, и после громкого щелчка над столом зажегся неяркий свет, осветивший худощавую, невысокую фигуру. Спасибо я услышал от Люси.

– Котик, ты такой хороший! – Люся мурлыкала, и надо признаться – ей шло.

– Люся, накормишь нас? – Я решил сразу взять быка за рога.

– А нечем, Котик. Пирожные одни, – она понизила голос, и доверительно сообщила, – вчерашние.

Я повернулся к Мише.

– Будешь пирожные? – Тянуло добавить «вчерашние», но что-то удержало.

– Пирожные?! – Оживился Миша, – Отлично, давай!

И пошел к ближайшему столику. Дойдя до него и ничего по дороге не опрокинув, весело крикнул:

– И чай, Люсь! Зеленый! С жасмином! И с лимоном!

Вздохнув, Люся со слабой надеждой посмотрела на меня, но и я был не прочь залить царившую во рту сухость, поэтому кивнул. Скрипнув стулом, Люся нехотя поднялась и сделала пару шагов к агрегату времен гражданской войны…

Пока Мики наслаждался подсохшим «наполеоном», я разглядывал сидевшего ко мне спиной мужчину, хотя разглядывал не совсем точное слово. Мне вдруг взбрело в голову по осанке, манере и движениям определить, кто этот человек по профессии. Когда-то, в далеком детстве я вычитал у Конан Дойля, как Шерлок и Ватсон проделывали подобные трюки и, не знаю, может травка тому виной, но я просто не мог не смотреть на эту спину.

Судя по сгорбленной спине человек много работал но, сколько я не перебирал профессий, подходила практически каждая. И грузчик, и бухгалтер, и водитель, и писатель. Не подходили повар, моряк, чиновник, военный. Само собой не спортсмен (если только не шахматист или боксер), не бизнесмен, не бандит и не мент, хотя последняя мысль была небесспорной. Человек заерзал спиной, и я поспешно отвел глаза, чтобы увидеть недоуменную физиономию Микки. Он оглянулся и, перегнувшись через стол, прошептал:

– Ты чего туда смотришь?

Я повел подбородком в сторону «спины», и тихо ответил:

– Кажется, это мент.

Мишка чуть не поперхнулся. Точнее, он все-таки поперхнулся, но не насмерть. Так, слегка повылезли из орбит глаза, но это понятно, такой кусок застрял! Я знал, что он не умрет, поэтому не стал устраивать истерику и колотить его по спине. В общем, Микки справился сам и, откашлявшись, посмотрел на меня красными, мокрыми от слез глазами, и сдавленно просипел:

– Кот, ты охренел?! Я чуть не задохнулся!

– Не надо запихивать в себя такие куски, – я пожал плечами, – и паниковать тоже не надо. Я же сказал, кажется. Но могу ошибаться.

Он оглянулся на человека, который надо сказать, за все время его судорожного кашля ни разу не обернулся посмотреть, кто это там надрывается.

– И с чего тогда решил, что мент?!

– Да просто, – было лень объяснять ему свои дедуктивные методы, и я ограничился одним словом, – похож.

Мишка хотел что-то сказать, но его рука поднесла ко рту остаток пирожного, и машинально открыв рот, он проглотил последний кусочек «наполеона».

– Аккуратней, – посоветовал я, – а то знаешь, был у меня один сосед, друган мой…

– Ну, не надо про соседей! – Взмолился Миша.

Он знал. Мои рассказы о соседях, умиравших от странных болезней, но всегда в течение трех дней, надо было записывать, и слегка корректируя, издавать миллионными тиражами, как новое слово в литературе. Но мне было лень это делать, поэтому многие перлы так и остались в том дне, когда я их сотворил. Думаю, навсегда.

– Так вот, зашли мы с ним как-то в кафе, и он заказал пирожное, – я продолжал, не обращая никакого внимания на его мимику, – и прикинь, тоже «наполеон».

– Он умер через три дня? – Спросил Миша в надежде, что страшный рассказ можно закончить раньше.

– Нет, в тот же день – когда мы вышли из кафе, он начал кашлять, упал на дорогу и его переехал автобус.

Микки издал слабый писк, в ужасе уставившись на меня. Я решил, что можно заканчивать рассказ.

– А на следующий день Филимонов пустил «пенку» от Шевченко, и наши пролетели с чемпионатом.

Тишину, наступившую после этих слов, можно было бы назвать могильной, если бы не едва слышимое позвякивание вилки об тарелку. Миша смотрел на меня, и я мог бы поклясться, что он сейчас не здесь, а на стадионе Лужники, на матче сборных Украины и России, и я мог даже назвать минуту, которую он в данный момент переживал.

– Слили хохлам, чего уж, – он явно расстроился, – зато они не прошли словаков!

– Словенцев, – я поправил его, хотя и сам не очень понимал разницу.

– Один хрен, – подытожил Миша, – все обломались.

– Точно.

Мы вздохнули одновременно так, будто всю жизнь занимались синхронным плаванием.

– Постой, это когда было? – Микки с подозрением смотрел на меня.

– Не помню, в конце девяностых, кажется.

– И сколько тебе тогда было?! – Подозрение усиливалось, что легко читалось в глазах.

– Лет пять, наверно.

– Ты в пять лет ходил с друганами в кафе?! И футбол смотрел?! – Подозрение явно превращалось в уверенность.

– Так мы с мамками были, – нашелся я сразу, – его так убивалась, что с тех пор больше никогда не ела пирожных.

– Ну, ты и брехло! Все, не хочу больше сладкого, – Миша встал и, отодвинув стул, спросил, – ты уже заплатил?

– Заплатил, – мне не хотелось выходить, но внутри было так темно и душно, что казалось, наступила экваториальная полярная ночь, – Люсь, мерси, – махнул рукой молдаванке, та ответила ленивым движением ресниц, и мы вышли из кафе.